Описание карла 1. Биография. Восстание в Шотландии

Разнородные и неплодотворные влияния наиболее ярко обнаружились в поэзии С. Есенина в первые годы революции. Февральские, а затем и октябрьские события он воспринял как осуществление близких ему идей патриархального социализма и, понимая их так, восторженно ринулся им навстречу.

Спокойствие и плавность есенинского стиха нарушились, интимные темы, грустные тона и картины природы отодвинулись на второй план, конкретные поэтические образы уступили место буйной религиозно-мистической символике. Поэзия Есенина приобрела не "свойственную ей ранее энергию, космизм, в ней возобладали бунтарские и богоборческие мотивы. Стихотворения поэта этих лет полны романтики, радости преображения, радужных надежд на пришествие извечно ожидаемых русским крестьянством иллюзорных свершений. Во имя утверждения ложных чаяний патриархального крестьянства поэт восторженно приветствует все, что содействует разрушению мира, мешавшего, по его мнению, утверждению "вольного и сытого деревенского рая".

Первым откликом Есенина на Февральскую революцию явилось стихотворение "Товарищ" (март 1917 года). Выполненное в не свойственной ранней есенинской поэтике форме, оно и в идейном плане резко отличается от стихотворений предшествующего периода. Начинается стихотворение почти прозаическим рассказом:

Он был сыном простого рабочего, И повесть о нем очень короткая. Только и было в нем, что волосы как ночь Да глаза голубые, кроткие. Отец его с утра до вечера Гнул спину, чтоб прокормить крошку; Но ему делать было нечего, И были у него товарищи: Христос да кошка. (I - 263)

Прозаизм здесь ощущается и в ритмическом рисунке, и в отсутствии характерной для поэта точной рифмы, и в необычной для него интонации. "Сын простого рабочего" - Мартин "жил и никто о нем не ведал и только иногда за скучным обедом учил его отец распевать Марсельезу". Революция нарушает мирную жизнь Мартина, и в спокойный стих поэта она вносит иные ритмы:

Ревут валы, Поет гроза! Из синей мглы Горят глаза. За взмахом взмах, Над трупом труп; Ломает страх Свой крепкий зуб. Все взлет и взлет, Все крик и крик! В бездонный рот Бежит родник... (I - 264)

Уже в этих строках революция рисуется Есениным "бездонным ртом", поглощающим "за трупом труп", жестокой и непримиримой, рассеявшей страх "взметнувшегося российского народа". Этот "бездонный рот" поглотил и отца Мартина, смело, без робости выступившего против "силы вражьих глаз".

Это один план восприятия революции как борьбы рабочего и нищего люда за свои права. И хотя поэт неясно представляет себе борющиеся силы и рисует их абстрактно ("Но вот над тесовым окном - два ветра взмахнули крылом"), он сочувствует борьбе отца Мартина: "Но верьте, он не сробил", "Душа его, как прежде, бесстрашна и крепка".

Сочувствие поэта имеет, однако, свой и немаловажный оттенок, характеризующий его отношение к борьбе рабочего люда. Продолжая повествование об отце Мартина, Есенин создает такие строки:

Он незадаром прожил, Недаром мял цветы; Но не на вас похожи Угасшие мечты... (I - 265)

Оказывается, истинные мечты о революции, "взметнувшейся под тесовым окном", не похожи на мечты "простого рабочего". Развивая эту мысль, Есенин заставляет и Христа сойти с иконы и встать за рабочее дело.

"...Отец лежит убитый, Но он не пал, как трус. Я слышу, он зовет нас, О верный мой Исус. Зовет он нас на помощь, Где бьется русский люд, Велит стоять за волю, За равенство и труд !.." И, ласково приемля Речей невинных звук, Сошел Исус на землю С неколебимых рук. Идут рука с рукою, А ночь черна, черна!.. И пыжится бедою Седая тишина . Мечты цветут надеждой Про вечный, вольный рок . Обоим нежит вежды Февральский ветерок. Но вдруг огни сверкнули... Залаял медный груз. И пал, сраженный пулей, Младенец Иисус . (I - 265 - 266)

Так же, как и отец Мартина, Христос погибает в борьбе за рабочее дело, и его гибель неизбежна, потому что мечта, за которую он идет в бой, по мнению поэта, несбыточна. Расстреляв Христа, поэт торжественно провозглашает:

Слушайте: Больше нет воскресенья! Тело его предали погребенью: Он лежит На Марсовом Поле. (I - 266)

В этих неясных и осложненных религиозной символикой образах поэт похоронил одновременно и мечту о рабочей революции, и христианскую веру, похоронил на Марсовом поле без права "воскресенья". И над могилами двух этих свежих трупов "спокойно звенит железное слово: Рре-эс-пу-у-ублика!".

Христос оказывается в стихотворении "товарищем" по борьбе за несбыточные, как думал тогда поэт, мечты. Через десять месяцев после "Товарища" А. Блок напишет свою поэму "Двенадцать" и во главе красногвардейского дозора поставит Христа, по-блоковски осветив его именем правоту и высокие идеалы рабочего дела. В этом отличие возглавившего возмездие блоковского Христа от Христа есенинского.

И если в "Товарище" восприятие Февральской революции как мужичьей выражено еще не очень ясно ("под тесовым окном - два ветра взмахнули крылом", "с вешней поломью вод взметнулся российский народ", "из синей мглы горят глаза" и т. п. образами), то в других произведениях этого времени позиция Есенина проясняется. В "Певущем зове", "Отчаре", "Октоихе", "Пришествии", "Преображении", "Инонии", "Сельском часослове", "Иорданской голубице", "Небесном барабанщике", "Пантократоре" и некоторых других произведениях с наибольшей определенностью выражен как мир новых чувств поэта, так и его глубокий разрыв с конкретно-исторической действительностью, ставший следствием постоянной отдаленности его поэзии от задач освободительной борьбы, от русского пролетарского движения.

Не имея твердых идейных убеждений и испытав ряд неплодотворных влияний до революции, С. Есенин и ее встретил в далеком от нее лагере. Духовная близость поэта с Ивановым-Разумником, Н. Клюевым, А. Белым предопределила его идейно-художественные контакты первых революционных лет, и он оказался одним из активных участников группы, именовавшей себя "Скифами" и "Новокрестьянами". Недолговечные, разнородные по своему составу эти литературные объединения опирались на эклектическую философию Иванова-Разумника, мистические теории А. Белого, клюевские идеалы крестьянского социализма. Революцию "Скифы" представляли как осуществление религиозных догм, вознесение и преображение особого славянофильского духа русского крестьянина. За многочисленной и мудреной терминологией "Скифов" проглядывали старые народнические идеи об особом пути России, о ее движении к патриархальному социализму, о возрождении в муках и страданиях совершающейся революции. Идеи эти воплощены Есениным в сложных и далеких от действительности поэтических образах, осложненных к тому же библейской символикой.

Обложка сборника "Скифы", издававшегося в 1917-1918 годах

Есенин встретил Октябрьскую революцию так же восторженно, как и Февральскую, но, приветствуя и воспевая ее, восхищаясь ее размахом и величием, не заметил истинного ее содержания. Поэтому первые поэтические отклики Есенина на две революции не содержат каких-либо существенных идейно-художественных оттенков. И с Февралем, и с Октябрем поэт связывает свои надежды на расцвет и упрочение патриархального социализма в деревне. Именуя революцию мужичьей: "В мужичьих яслях родилось пламя к миру всего мира!" ("Певущий зов", 1917, апрель), "Перед воротами в рай я стучусь; звездами спеленай телицу - Русь" ("Преображение", 1917, ноябрь), Есенин лишил ее конкретно-исторических черт, и это одинаково заметно как в отсутствии реальных событий, так и в отсутствии исторических сил революции. Они оказались заслонены абстрактными образами добра и зла, библейскими "злодеями" - Иудой, Иродом и библейскими же "добродетелями" - Христом, Спасом, Назаретом, Иоанном Крестителем и другими святыми и пророками.

В стихотворении "Отчарь", созданном в июне 1917 года, уже вполне отчетливо определились есенинские аспекты восприятия революции и формы ее поэтического выражения, оставшиеся неизменными вплоть до "Инонии" (1918, январь).

Восставшую, "буйственную Русь", в которой пробудился мятежный "Буслаев разгул" и под волжский гул закружились "Волга, Каспий и Дон", поэт олицетворил в образе Отчаря - могучего чудотворца, крепко держащего на своих исполинских плечах обновленный и нецелованный мужичий патриархальный мир. В нем нет, голода, в нем "все русское племя сзывается к столам", нет раздора и вражды ("и рыжий Иуда целует Христа" и звон его поцелуя "не гремит деньгой"), нет тюрем и каторг, царит равенство и братство, справедливость и любовь.

Так же представляет себе поэт Февральскую революцию и в стихотворении "Октоих", в котором совершенно пропадает ее реальный облик, но налицо мужичий рай, в котором поэт видит свой отчий край. Такое восприятие революции сохраняется в "Пришествии", в "Преображении", в "Инонии", созданных после Октябрьской революции.

В "Иорданской голубице" (1918) Есенин называет себя большевиком. Однако он рисует все ту же картину движения Руси к патриархальному раю. Раем этим оказывается тот луговой Иордань, в котором поэт видит "злачные нивы", "стада буланых коней", среди которых с пастушеской дудкой "бродит апостол Андрей", а "Мати пречистая Дева розгой стегает осла". Такой кажется цель революции Есенину. Конечно, религиозно-мистическое восприятие поэтом революции далеко от ее истинного облика. И, конечно, оно свидетельствует о том, что он не понимал тогда реального ее содержания и принимал восторженно не то, что на самом деле свершалось. Поэт принимал лишь ту революцию, которую он сам создавал в своем сознании, и те цели этой революции, которые родились в его собственной голове под влиянием скифских идей.

Наиболее ярко есенинское понимание революции выразилось в сборнике "Преображение" и, в частности, в поэме "Инония". В этой поэме С. Есенин выступает последовательным борцом против религиозных догм, ниспровергает всех небесных богов - и христианского, и всех других. Но это только внешняя сторона бого борчества, мотивы которого очень отчетливо звучат в этой поэме.

Суть поэмы состоит, однако, в том, что, ниспровергая богов и небесные города Китеж и Радонеж, Есенин заселяет небо и землю собственным мужичьим богом и воспевает собственный идеальный град - Инонию. Если раньше были мифические небесные города Китеж и Радонеж, то теперь Есенин создает такой же мифический град Инонию, в котором живет божество живых - Коровий бог, в котором Есенин видит осуществление крестьянских надежд. Поэтому богоборческие мотивы, которые так сильно звучат в первой части поэмы, оказываются не борьбой с богом, а подменой одного бога, созданного христианством, другим богом - богом живых, богом коровьим, созданным воображением поэта, но все-таки богом.

Даже богу я выщиплю бороду Оскалом моих зубов. Ухвачу его за гриву белую И скажу ему голосом вьюг: Я иным тебя, господи, сделаю, Чтобы зрел мой словесный луг! Проклинаю я дыхание Китежа И все лощины его дорог. Я хочу, чтоб на бездонном вытяже Мы воздвигли себе чертог. Языком вылижу на иконах я Лики мучеников и святых. Обещаю вам град Инонию, Где живет божество живых! (II - 37 - 38)

Восприятие С. Есениным революции в этой поэме очень хорошо выражено в самой последней строфе:

Новый в небосклоне Вызрел Назарет. Новый на кобыле Едет к миру Спас. Наша вера - в силе. Наша правда - в нас! (II - 44)

И в "Инонии" идеальная крестьянская жизнь создана по моделям патриархального хозяйства, патриархального социализма.

Провозглашая в "Небесном барабанщике" революцию "на земле и на небесах", с ненавистью и решительностью выступая против "белого стада горилл", Есенин и в этом, самом революционном стихотворении зовет к борьбе за град "Инонию". Его клич против "церквей и острогов", за свободу и братство имеет вполне определенную цель:

В том зове калмык и татарин Почуют свой чаемый град, И черное небо хвостами, Хвостами коров вспламенят . (II - 73)

Именно ради этого "чаемого града" поэт выступает против "белого стада горилл" и зовет сплотить в борьбе весь мир.

Стихотворения и поэмы 1917-1918 годов и особенно "Инония" подвели итог не только социальным исканиям дореволюционного Есенина, они явились поэтическим воплощением всего комплекса идейно-художественных воззрений поэта, получивших оформление в "Ключах Марии".

В "Инонии" и в "Ключах Марии" впервые громко прозвучала и тема неприязненного отношения к городу. Поэт верил тогда, что "только водью свободной Ладоги просверлит бытие человек", что для новой жизни, для "злачных нив" не нужен чугун, для вольных рек - гранит, что сияние звезд не заменить шляпками гвоздей, а огневого бражения "не залить лавой стальной руды" (II-40-41).

Но эта неприязнь обращена пока к американской цивилизации, и поэт верит, что она обойдет стороной Россию.

Революция внесла в поэзию Есенина новые темы, имевшие большое историческое значение, заставила его размышлять над острыми социальными проблемами, наполнила его произведения драматизмом, изменила спокойные ритмы и интимные интонации. В поэтике Есенина наметилось повышенное стремление к образности. И хотя сам принцип создания образа в своей основе сохранился (заставка, развернутая метафора), качество его резко изменилось. Раньше поэт искал и находил в природе краски, близкие его настроению, и с их помощью выражал сокровенные движения души, мельчайшие оттенки интимных чувств. Теперь в основу образности все чаще проникают библейские символы, с помощью которых создаются сложные метафоры, призванные раскрыть происходящие исторические события. Находясь в противоречии с реальной революцией, есенинская символика вполне соответствует его представлениям о ней ("Вижу тебя, Инония, с золотыми шапками гор. Вижу нивы твои и хаты, на крылечке старушку мать". II-43).

В свете этого видения понятны многие особенности поэтики С. Есенина революционных лет. Условными и отвлеченными средствами он воплощает столь же условные и отвлеченные для него исторические события в собственном их осознании.

В сравнении с дореволюционным творчеством резко изменяется состав лексики, в ней выделяется большой пласт религиозных и библейских слов. Наряду с библейскими и религиозными именами и названиями: Христом, Назаретом, Фаворой, Иродом, Иудой, Саломеей, Иоанном, Садомом, Иорданью, Иосифом, Марией и др., поэт употребляет многие другие слова из клерикального лексикона: купель, пастырь, чудотворец, двуперстный крест, рождество, преполовенье, молитва, боже, отче, превечный сын, святой апостол, приснодива, поправшая смерть, предтеча, дьявол, рай, господи, лик, богородица, преображение, распятье.

Таких слов и понятий особенно много, если брать их в фразеологических оборотах, как собственно есенинских, так и заимствованных: "в мужичьих яслях родилось пламя", "нет, не дашь ты правды в яслях твоему сказать Христу", "небесные дщери куделят кремник", "вострубят божьи клики", "плывет по тучке превечный сын", "с златой тучки глядит Саваоф", "то третью песню пропел петух", "и голгофят снега твои", "мы окропим твой крест", "про рай звенит песок", "дождь мне днесь", "зреет час преображенья", "земного рая святой младень", "и мыслил и читал я по библии ветров", "на кресте висит ее тело", "молитвенник зари", "луговой иордань".

Религиозные обороты и сочетания слов, вводимые поэтом в текст стихотворений, часто определяют их ритмику и интонации:

"О, дево Мария! - Поют небеса.- На нивы златые Пролей волоса". (I - 281) "О боже, боже, Ты ль Качаешь землю в снах? Созвездий светит пыль На наших волосах..." (I - 282)

Восклицательные интонации характерны для стиха Есенина этих двух лет. Несколько примеров: "Радуйтесь, земля предстала новой купели!", "Сгинь ты, английское юдо, расплещися по морям!", "Пляши, Соломея, пляши!", "О чудотворец! Широкоскулый и краснорожий...", "О родина, счастливый и неисходный час!", "О Русь, о степь и ветры...", "Восстань, прозри и вижди!", "О край дождей и непогоды", "О Русь, взмахни крылами...", "Господи, я верую..!", "Воззри же на нивы...", "О Саваофе!", "О верю, верю, - будет телиться твой восток!", "Явись над Елеоном и правде наших мест!", "Уйми ты ржанье бури и топ громов уйми!", "О пашни, пашни, пашни", "О край разливов грозных", "О верю, верю, счастье есть!", "Звени, звени, златая Русь!".

Эти восклицания подчеркивают активность есенинского восприятия происходящих событий. Поэт громко заявляет о себе, энергично врывается в провозглашаемое и изображаемое им. Особенно характерна эта активность в "Инонии". Выпишем лишь некоторые глаголы, в которых хорошо видна позиция автора в его отношении к происходящим событиям: не устрашуся гибели, не страшен мне лязг кнута, тело, Христово тело выплевывало изо рта, не хочу воспринять спасения, я постиг иное учение, я иное узрел пришествие, остригу голубую твердь, подыму свои руки к месяцу, раскушу его, как орех, я сегодня рукою упругою готов перевернуть весь мир, ныне на пики звездные вздыбливаю тебя земля, млечный прокушу покров, богу я выщиплю бороду, ухвачу его за гриву белую, проклинаю я дыхание Китежа, уведу твой народ от упований, говорю вам - вы все погибнете , говорю вам - весь воздух выпью, раскую с вас подковы мук.

Таких утвердительных, императивных форм глаголов и интонаций много в "Инонии", и они не редки и в других произведениях 1917 - 1918 годов. Общий восторженный характер восприятия поэтом революционных событий подчеркивают и новые для него ритмы. "Пляшет перед взором буйственная Русь", - так воспринял он Февральскую революцию и так изображал ее и после Октября:

Облака лают, Ревет златозубая высь... Пою и взываю: Господи, отелись! (II - 13) Под плугом бури Ревет земля. Рушит скалы златоклыкий Омеж . (II - 15) Стихни, ветер, Не лай, водяное стекло . С небес через красные сети Дождит молоко. (II - 16)

Отрывистые ритмы, неравнозначные по размерам строки, императивные интонации изменяют есенинский дореволюционный стих до неузнаваемости. В него врываются не только библейские, но и другие необычные для поэта ранее лексика и словосочетания. В цитированных строках эти сочетания подчеркнуты. Выпишем несколько характерных слов и словообразований, часто употребляемых поэтом в стихотворениях о революции: озлатонивить, златоклыкий, выржавленный, среброзлачный, незакатный, златозубая, озлащали, прокогтялось, снежнорогие, власозвездную, прокопытю, тонкоклювый .

Все это меняло тона ранней есенинской поэзии и создавало новый материал для его образности, усложняя ее тяжеловесными метафорами, символами и аллегориями. Мистическое, скифское восприятие революции ярче всего сказалось в "Сельском часослове". В туманных, неясных образах, отягченных библейской символикой, поэт приветствует революцию, ввергнувшую Россию в муки, через которые она должна пройти, чтоб возродиться в первозданном виде.

Снеги, белые снеги - Покров моей родины - Рвут на части. На кресте висит Ее тело. Голени дорог и холмов Перебиты... Волком воет от запада Ветер... Ночь, как ворон, Точит клюв на глаза - озера. И доскою надкрестною Прибита к горе заря: Исус Назарянин царь Иудейский. (II - 47 - 48)

Но в распятье Родины поэт и видит ее возрождение:

Тайна твоя велика есть. Гибель твоя миру купель Предвечная. (II - 49) Гибни, край мой! Гибни, Русь моя, Начертательница Третьего Завета. ...Радуйся, земля! Деве твоей Руси Новое возвестил я Рождение. Сына тебе Родит она... Имя ему - Израмистил... (II - 50 - 51)

Идея неизбежных якобы для исцеления России мук лежит и в основе "Иорданской голубицы". Обращаясь к Родине, поэт пишет:

Ради вселенского Братства людей Радуюсь песней я Смерти твоей . Крепкий и сильный, На гибель твою В колокол синий Я месяцем бью . (II - 55)

Мы сделали эту выписку из той части "Иорданской голубицы", в которой поэт восклицает: "Мать моя - Родина. Я - большевик", и сделали это умышленно, чтобы подчеркнуть наивность и неоправданность зачисления Есенина в большевики в ленинском понимании этого слова. Несколько ниже он раскрывает, во имя чего радуется смерти и гибели России:

Вижу вас, злачные нивы, С стадом буланых коней. С дудкой пастушеской в ивах Бродит апостол Андрей. ...Не жалейте же ушедших, Уходящих каждый час, Там на ландышах расцветших Лучше, чем поля у нас. (II - 56)

Не воспринимая революцию конкретно, не понимая истинных ее целей и не видя ее движущих сил, Есенин не мог и воплотить ее в конкретных поэтических образах. Поэтому она и представляется ему то светлым гостем, то Назаретом, то Спасом, или Отчарем, а ее конечные цели - земным мужицким раем.

Гнев революции обращается то против небесных богов, то против неведомых поэту темных и злых сил, мешающих утверждению мужицких идеалов. Даже тогда, когда поэт гневно выступает против "стада белых горилл", ему не ясен смысл развернувшейся в стране гражданской войны, не понятны ее цели. Они могли быть осознаны лишь в свете четкого представления характера совершившейся в России пролетарской революции. Такого представления у Есенина тогда не было, и он воспел собственные далекие от реальности идеалы о революции.

Его стихотворения и поэмы 1917-1918 годов имеют огромное значение как поэтические документы, запечатлевшие по-своему ярко и правдиво несбывшиеся и неосуществимые надежды отсталых мелкобуржуазных слоев русского общества, питавших иллюзии на какое-то вселенское братство, на избавление от нужды и тягот без жестокой классовой борьбы, с помощью чудотворцев, пророков, сверхъестественных и внеисторических сил.

Использование религиозно-библейской символики русскими поэтами в годы революции и гражданской войны (В. Маяковский, Д. Бедный) принципиально отличалось от использования ее С. Есениным. Маяковский и Бедный обращались к ней для выражения реальной революции, привлекая понятные широким тогда слоям верующих и неверующих библейские образы и мотивы и стремясь с их помощью объяснить смысл происходящих в стране событий и воодушевить воюющий народ в его исторической борьбе. Такова, например "Мистерия-Буфф" Маяковского. Часто в поэзии Бедного религиозная образность привлекается также для антирелигиозной пропаганды, для разоблачения самих основ религии.

Космизм В. Брюсова и поэтов Пролеткульта также непохож на космизм С. Есенина. В монументальной, абстрактной и вселенской образности пролеткультовцев сказалась их художественная слабость. Космизм Есенина обнажает слабость идейную и по своей природе близок к религиозно-мистическим поискам А. Белого, видевшего в революции "мессию грядущего дня". Для скифов был характерен пафос разрушения старого мира, мира капитализма, монархии, обслуживающей их религии. Этот пафос питает статьи Иванова-Разумника, особенно его статью "Две России", им пропитаны "Двенадцать" А. Блока, он нашел выражение в стихотворении А. Белого "Родина":

И ты, огневая стихия, Безумствуй, сжигая меня, Россия, Россия, Россия - Мессия грядущего дня! ("Скифы", 1918, № 2, стр. 36)

Стихотворения и поэмы Есенина о революции - это дань скифству, хотя они и наполнены ненавистью к старому миру, пафосу его разрушения. Пафос этот был родствен настроениям революционных масс, боровшихся под лозунгом: "Весь мир насилья мы разрушим до основанья...", но они провозглашали его во имя построения такого мира, который был бесконечно далек от идеалов, провозглашаемых поэтом. Его восторженные гимны революции принимались современниками сочувственно, его понимание ее целей и форма их поэтического воплощения одобрялись только скифами. Журналы того времени: "Горн", "Вестник жизни", "Книга и революция" - осуждали поэта за увлечение неонародничеством, крестьянофильством, библейской символикой, за отсутствие в его поэзии тех лет четкого и продуманного социального содержания, "туманное ожидание туманного мессия" * .

* ("Горн", 1919, № 2-3, стр. 115; "Вестник жизни", 1918, № 2, стр. 31; "Книга и революция", 1921, № 7, стр. 115. )

Совсем иную оценку поэзии Н. Клюева, С. Есенина, П. Орешина давал Иванов-Разумник в своих статьях * .

* (См. статьи Иванова-Разумника "Поэты и революция". "Скифы", 1918, № 2, стр. 1-5; "Две России", там же, стр. 201-231. )

"Клюев, Есенин, Орешин - поэты народные не только по духу, но и по происхождению". "Народных поэтов" Иванов-Разумник противопоставлял всем другим, считая Клюева и Есенина народными пророками и единственными выразителями духа русской революции. "...Лишь у них оказалась подлинность поэтических переживаний в дни великой революции. Их устами народ из глубины России откликнулся на "грохот громов". Отчего же были в эти минуту закрыты уста больших наших городских поэтов, а если и были открыты, то непереносно фальшивили? Не потому ли, что устами этими откликался не великий народ, а мелкодушный мещанин, обыватель?" 10(См. статьи Иванова-Разумника "Поэты и революция". "Скифы", 1918, № 2, стр. 1, 3.).

Уже в первых поэтических откликах С. Есенина на октябрьские события вполне ощутим тот уклон, о котором он напишет позже в своих автобиографиях: "Первый период революции встретил сочувственно, но больше стихийно, чем сознательно" (V-17), "в годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном" (V-23) * .

* (Заявление поэта "в годы революции был всецело на стороне Октября" нуждается в комментарии, и он будет сделан. )

В литературе о Есенине много раз отмечалось несоответствие избранной им формы для поэтического выражения содержания происходивших в стране революционных событий. В действительности такого разрыва содержания и средств его поэтического выражения у поэта не было. Мистически понимаемая им революция облекалась в столь же мистические образы.

В стихотворениях на другие темы продолжали звучать прежние есенинские мелодии и сохранялась характерная для него манера поэтического воплощения. Назовем такие, например, стихотворения 1917-1919 годов: "Нивы сжаты, рощи голы", "Я по первому снегу бреду", "О муза, друг мой гибкий", "Зеленая прическа", "Вот оно, глупое счастье", "Я покинул родимый дом", "Закружилась листва золотая", "Хорошо под осеннюю свежесть". В них все те же знакомые по дореволюционному творчеству есенинские интонации, ритмы, образы: "колесом за сини горы солнце тихое скатилось", "рыжий месяц жеребенком запрягался в наши санки", "вечер синею свечкой звезду над дорогой моей засветил", "может, вместо зимы на полях это лебеди сели на луг", "обнаженные груди берез", "так и хочется руки сомкнуть над древесными бедрами ив", "младенцем завернула заря луну в подол", "золотою лягушкой луна распласталась на тихой воде", "отрок - ветер по самые плечи заголил на березке подол", "молча ухает звездная звонница".

Все эти образы построены по уже знакомому нам принципу уподобления различных явлений, столь характерному для раннего Есенина. Немало таких образов и в стихотворениях и поэмах о революции. Приведем всего лишь несколько примеров из "Инонии": "золотой пролетит сорокой урожай над твоей страной", "и, как белки, желтые весны будут прыгать по сучьям дней", "а солнышко, словно кошка, тянет клубок к себе", "каплями незримой свечки капает песня с гор", "месяц синим рогом тучи прободил", "натянул на небе радугу, как лук". Из "Преображения": "о том, как ликом розовым окапал рожь восток", "над рощею ощенится златым щенком луна", "с небес через красные сети дождит молоко", "солнце, как кошка, с небесной вербы лапою золотою трогает мои волоса", "будет звездами пророчить среброзлачный урожай", "как яйцо, нам сбросит слово с проклевавшимся птенцом".

И даже тогда, когда поэт осложняет свой стих религиозно-библейской символикой, он не отступает от усвоенного им принципа конструирования образа. В "Иорданской голубице" "гусей крикливых стая" уподоблена преображенным душам, летящим в небесный сад, а крики гусей - плачу "отчалившей" Руси; Россия - Иорданю, над которым, по легенде, парил голубь во время крещения Христа; революция - ветру. Из этих заставок с помощью библейских символов поэт строит образ:

Вот она, вот голубица, Севшая ветру на длань. Снова зарею клубится Мой луговой Иордань. (II - 55)

Смысл его - в революции Россия испытывает новое крещение, и над нею восходит заря новой веры, как при крещении Христа в Иордане. Так же составлена строфа:

Древняя тень Маврикии Родственна нашим холмам, Дождиком в нивы златые Нас посетил Авраам. (II - 57)

Из примеров видно, что и в стихотворениях о революции Есенин остался верен принципу конструирования образа, сложившемуся в его раннем творчестве. Поэтому изменения, происшедшие в его поэтике этих лет, во-первых, не могут быть распространены на все произведения, во-вторых, не нарушают ее основ. В "Предисловии" к собранию сочинений (январь 1924 года) Есенин писал: "Я просил бы читателей относиться ко всем моим Исусам, божьим матерям и Миколам, как к сказочному в поэзии. Отрицать я в себе этого этапа вычеркиванием не могу так же, как и все человечество не может смыть периода двух тысяч лет христианской культуры, но все эти собственные церковные имена нужно так же принимать, как имена, которые для нас стали мифами: Озирис, Оаннес, Зевс, Афродита, Афина и т. д." (V-78). А в заметках "О себе" (октябрь 1925 года) указывал: "От многих моих религиозных стихов и поэм я бы с удовольствием отказался, но они имеют большое значение как путь поэта до революции" (V-22). Но, отказываясь от "собственно церковных" имен, Есенин постоянно ставил себе в заслугу унаследованный им из прошлого русского народа образ, который "жил в нем органически так же, как страсти и чувства", и считал это особенностью своего творчества, которой можно у него учиться (V-79).

2

Кричащие противоречия, встречавшиеся в поэзии Есенина революционных лет, были не случайны и явились следствием неясных и нечетких идейно-эстетических и социально-политических взглядов поэта. Его заявление- "в годы революции был всецело на стороне Октября" - не соответствует действительности. Общедемократическая настроенность поэта еще до февраля 1917 года приобрела скифскую окраску, так ярко выступившую в его стихотворениях о революции, в которых он не смог подняться до понимания задач русского пролетариата и деревенской бедноты.

И если даже иметь в виду, что до начала восемнадцатого года наша революция носила в деревне общекрестьянский характер и не приобрела еще той классовой дифференциации, которая определила позже ее пролетарский характер относительно деревни, то и этих общекрестьянских позиций, выражавшихся в борьбе всего крестьянства за землю против помещиков, есенинская поэзия не отразила в 1917-1918 годах. Поэт вплотную подойдет к этой теме лишь в "Анне Снегиной" в 1925 году, в годы же революции она выпадает из его творчества.

В речи о годовщине революции, относящейся к 6 ноября 1918 года, В. И. Ленин так определил процесс развития пролетарской революции: "И вот, товарищи, задавая себе вопрос, что мы сделали в крупном масштабе за этот год, мы должны сказать, что сделано следующее: ...от общекрестьянской борьбы за землю, от борьбы крестьян с помещиками, от борьбы, которая носила общенациональный, буржуазно-демократический характер, мы пришли к тому, что в деревне выделились пролетарские и полупролетарские элементы, выделились те, которые особенно трудятся, те, которых эксплуатируют, поднялись на строительство новой жизни; наиболее угнетенная часть деревни вступила в борьбу до конца с буржуазией, в том числе со своей деревенской кулацкой буржуазией" * . "Мы ограничивались в Октябре тем, что старого векового врага крестьян, помещика-крепостника, собственника латифундий, смели сразу. Это была общекрестьянская борьба. Тут еще внутри крестьянства не было деления между пролетариатом, полупролетариатом, беднейшей частью крестьянства и буржуазией" ** . "Октябрьская революция городов для деревни стала настоящей Октябрьской революцией только летом и осенью 1918 г." *** . К этому времени и входе этого процесса особенно ясно стало реакционное содержание разумниковской философии и несоответствия идеалов Есенина историческому процессу. Отметим, что поэмы "Инония", "Сельский часослов" были опубликованы летом 1918 года.

* (В. И. Ленин. Соч., т. 28. стр. 118. )

** (В. И. Ленин. Соч., т. 28, стр. 121. )

*** (Там же. )

Под влиянием все яснее обозначавшихся событий Есенин начинает понимать это несоответствие. Его "Инония" не только приговор богу, но и крик "о неосуществимом граде", вызов силам, противостоящим иллюзиям поэта. Она написана на последнем пределе, и ее стих полон заклинаний, обещаний и призывов поверить в то, во что и сам поэт в душе не верит, поэтому и кричит так громко, заглушая собственные сомнения. А рядом с "Инонией" совсем другие думы и настроения:

Песни, песни, о чем вы кричите? Иль вам нечего больше дать? (II - 63) Но вздох твой ледовитый реже, Ложноклассическая Русь. (II - 58)

Поэта не удовлетворяют уже ни его собственная поэзия * , ни не остывшие еще акмеистические страсти и страсти ревнителей старины из "Общества возрождения художественной Руси". Начинаются упорные и длительные поиски идейно-художественного и социально-политического самоопределения, поиски, не лишенные просчетов и ошибок.

* (Первоначально заключительные строки стихотворения "Песни, песни, о чем вы кричите?" читались так: "Есть несчастье в мире этом, хоть отрадно его носить то несчастье - родиться поэтом и своих же стихов не любить" (II-276-277). )

К сожалению, в развернувшейся в стране сразу же после Октября вооруженной гражданской и политической борьбе Есенин связал себя не только скифством. Наши враги вспомнили и о царистских связях поэта, и не просто вспомнили, но и использовали их в своих целях. Предоставленные Есенину льготы по военной службе в 1916-1917 годах, высочайшее соизволение о назначении его в санпоезд "ея императорского величества имени", годичное пребывание поэта в Царском Селе в окружении приближенных к царствующим особам чинов, постоянное внимание к нему Ломана не прошли даром и оставили неприятный след в биографии поэта. Получив направление в Могилев накануне Февральской революции и застигнутый ею в пути, Есенин не явился в распоряжение Андреева согласно предписанию Ломана, выданному ему на руки, и таким образом, оказался вне армии. В "Анне Снегиной" он так вспоминал об этом:

Я бросил мою винтовку, Купил себе "липу" * и вот С такою-то подготовкой Я встретил 17-й год. ...Под грохот и рев мортир Другую явил я отвагу - Был первый в стране дезертир. (III - 184 - 185)

* ("Липа" - подложный документ (Прим. С. А. Есенина). )

Но, дезертировав из армии, принявшей присягу на верность Керенскому, Есенин после Октябрьской революции вновь оказался в Царском Селе, когда там не было уже ни царя, ни царицы, но группировались и готовили монархический переворот верные царю слуги. 14 декабря (по старому стилю) поэт принимает в Царском Селе в Федоровском государевом соборе клятвенное обещание на верность царю.

Таким образом, царистские настроения поэта выражались не в одних лишь стихах, посвященных царевнам, но принимали и более определенные и решительные формы, как раз в то время, когда все яснее становился характер совершившейся революции.

Октябрь провел окончательную грань в политическом размежевании русской интеллигенции, в том числе и русской творческой интеллигенции. Воюющему не на жизнь, а на смерть народу нужна была литература, способная воодушевлять на борьбу, раскрывать ее цели, а часто и указывать повседневные практические задачи. Величие совершавшихся событий, коренная ломка веками утверждавшихся устоев, небывалый рост самосознания народа, испытывавшего духовный гнет на протяжении многих столетий, крах всех и всяческих иллюзий порождали глубокие психологические процессы в рядах русских писателей. Литература, далекая от жизни народа, была неспособна к художественному воплощению наивысшего перелома в его духовной жизни. Многие из известных русских писателей не поняли всемирно-исторической роли совершавшихся событий и оказались по ту сторону идейно-художественных баррикад или ушли в область милых их сердцу воспоминаний и иллюзий. Из всех дореволюционных писателей наиболее подготовленными к революции были те, кто связал свое творчество с борьбой русского рабочего класса, те, кому ненавистен был сметенный революцией строй жизни. В первые же дни революции во весь голос зазвучала поэзия Д. Бедного, верная спутница уличных, баррикадных, позиционно-окопных и стремительно-наступательных боев Рабоче-Крестьянской Армии. Как свою встретили революцию В. Маяковский, А. Серафимович, приветствовали ее А. Блок, В. Брюсов, А. Белый, в рядах Красной Армии вел работу С. Городецкий.

Но политическое размежевание в писательской среде не определяло всей сложности жизни национальной литературы, перед которой встали задачи небывалой трудности.

Революция коренным образом изменила само понятие "литературный герой", поставила в порядок дня иные конфликты и процессы, иные моральные и эстетические критерии, она несла новую правду, утверждала новые отношения в обществе и семье. Старенькому абстрактно-буржуазному гуманизму она противопоставила гуманизм борющегося народа, вековой мечте о народной доле - освободительное движение самих масс, смутному протесту против существовавшей в России действительности - повседневную кровную и бескровную, но всегда ожесточенную борьбу. Правдивое художественное воплощение вызванных революцией морально-психологических процессов требовало от художника глубокого проникновения в происходящие события, тесной связи с жизнью народа, четкого понимания закономерностей исторического процесса, новых художественных средств, способных запечатлеть величие и сложность поступательного движения революции.

Напряженные идейно-художественные поиски характерны в это время для всех принявших Октябрь писателей. Ими наполнены творческие дни Д. Бедного, А. Серафимовича, В. Маяковского, А. Блока, В. Брюсова, Д. Фурманова, И. Бабеля.

В сложной идейно-психологической атмосфере тех дней создавалась наша советская литература, и процесс ее развития был не легким. Он требовал не только переосмысления личного творчества писателей, но и переосмысления всего художественного наследия и нового решения проблемы традиций и новаторства.

В эти дни С. Есенин напряженно размышляет о путях советской поэзии, пристально вглядывается в творчество собратьев по перу, стремясь разобраться в многоликом литературном движении революционной эпохи. В годы революции окончательно порвались уже сильно ослабленные ранее связи поэта с З. Гиппиус и Д. Мережковским, отбывшими в эмиграцию вместе со многими посетителями их салона в составе контрреволюционных сил. К этому времени относится переоценка Есениным творчества Н. Клюева и решительный отход от него, по-новому воспринимает С. Есенин А. Блока, В. Маяковского, Д. Бедного, поэтов пролетариата, футуризм, М. Горького. Его интересуют национальные корни поэзии, ее истоки, он внимательно изучает фольклор и в нем ищет ответ на волнующие его вопросы.

Напряженные поиски, попытка найти истинные пути в поэзии заметны в стихотворениях и в письмах, в литературных связях и теоретических размышлениях Есенина, относящихся к первым послереволюционным годам. Уже в стихотворении "О Русь, взмахни крылами" (1917) Есенин вслед за Ивановым-Разумником ставит поэзию крестьянских поэтов на первое место в литературном творчестве революционных лет и в этой поэзии отводит себе ведущую роль. Отдавая должное творчеству А. Кольцова и Н. Клюева, считая А. Кольцова родоначальником этой линии литературы, а Н. Клюева его неудачным преемником, С. Есенин противопоставляет себя Н. Клюеву. Если Клюев "смиренный", если "он весь в резьбе молвы" и с его "бескудрой головы сходит пасха", то себя поэт рисует "кудрявым и разбойным", ведущим "даже с тайной бога тайный спор", "сшибающим камнем месяц", "бросающим в небо свесясь, из голенища нож". Развенчав Н. Клюева и выдвинув себя на первый план, поэт восклицает:

За мной незримым роем Идет кольцо других, И далеко по селам Звенит их бойкий стих. Из трав мы вяжем книги, Слова трясем с двух пол. (I - 291)

В свете этих строк понятны и другие: "С иными именами встает иная степь". Это не монашеская и не смиренная клюевская степь, а бодрая, задиристая, пробужденная революцией степь, выразителем чаяний которой считает себя поэт, несущий "звездный шум" на смену "смердящим снам и думам". В строках "Довольно гнить и ноить, и славить взлетом гнусь - уж смыла, стерла деготь воспрянувшая Русь" (I-292). Есенин декларировал иные, отличные от пафоса клюевской поэзии мотивы творчества.

"О тонкая березка, Что загляделась в пруд..."

Начиная с 1917 года С. Есенин все дальше отходит от Н. Клюева. В письме к Р. В. Иванову-Разумнику (1918) он решительно возражает против характеристики Н. Клюева, как "первого глубинного народного поэта", названного так в "Скифах" № 2 Ивановым-Разумником и А. Белым. "Клюев, за исключением "Избяных песен", которые я ценю и признаю, за последнее время сделался моим врагом", - пишет Есенин (V-129). "Он весь в резьбе молвы, - то есть в пересказе сказанных. Только изограф, но не открыватель" (V-130). В письме А. Ширяевцу (1920) Есенин вновь утверждает: "С старыми товарищами не имею почти ничего, с Клюевым разошелся..." (V-137). "А Клюев, дорогой мой, - бестия. Хитрый, как лисица, и все это, знаешь, так: под себя, под себя. Слава богу, что бодливой корове рога не даются. Поползновения-то он в себе таит большие, а силенки-то мало. Очень похож на свои стихи, такой же корявый, неряшливый, простой по виду, а внутри - черт". "Потом брось ты петь эту стилизованную клюевскую Русь с ее несуществующим Китежом и глупыми старухами, не такие мы, как это все выходит у тебя в стихах. Жизнь, настоящая жизнь нашей Руси куда лучше застывшего рисунка старообрядчества. Все это, брат, было, вошло в гроб, так что же нюхать эти гнилые колодовые останки? Пусть уж нюхает Клюев, ему это к лицу, потому что от него самого попахивает, а тебе нет" (V-138). В письме Иванову-Разумнику (1920) Есенин отрицательно отзывается о форме клюевского творчества: "Стихи его за это время на меня впечатление производили довольно неприятное. Уж очень он, Разумник Васильевич, слаб в форме и как-то расти не хочет. А то, что ему кажется формой, ни больше ни меньше как манера, и порой довольно утомительная" (V-142). Такие же отрицательные оценки творчества H. Клюева содержатся в письмах С. Есенина Р. В.Иванову-Разумнику, относящихся к 1921 году (V-145), к 1922 году (V-151), H. Клюеву от 5 мая 1922 года (V-154). В стихотворении "Теперь любовь моя не та" (1918) Есенин отметил бескрылость поэзии H. Клюева, ее неодухотворенность:

Тебе о солнце не пропеть, В окошко не увидеть рая. Так мельница, крылом махая, С земли не может улететь. (II - 76)

А в стихотворении "На Кавказе" (1924) назвал Клюева "ладожским дьячком".

Глубокие идейные разногласия С. Есенина с H. Клюевым относятся, однако, не к 1917 и не к 1920 годам. Они возникнут гораздо позже, когда поэзия самого Есенина освободится от того крестьянского уклона, который был характерен для всех поэтов клюевско-есенинской группы. Высокая оценка, данная Есениным "Избяным песням" Н. Клюева, не соответствует их объективной ценности. Они лишены острых социальных тем и в них воспевается быт старокрестьянской избы, домашний обиход, деревенская утварь.

Шесток для кота, что амбар для попа, К нему не заглохнет кошачья тропа; Зола, как перина, - лежи почивай, - Приснятся снетки, просяной каравай * .

* (Н. Клюев. Песнослов, кн. II, стр. 11. )

Гимнами "свежей и духмяной ковриге", лохани и метле, печи и печному горшку заполнены "Избяные песни" Н. Клюева. И, наоборот, осуждаемое Есениным творчество Клюева первых послереволюционных лет содержит оценки и мотивы, наполненные большим социальным смыслом. Есенин называет "бездарной" "Красную песню" Клюева. Между тем в ней родственное обоим поэтам восприятие революции:

Ставьте ж свечи мужицкому Спасу! ...Китеж-град, ладон Саровских сосен - Вот наш рай вожделенный, родной * , -

* (Н. Клюев. Песнослов, кн. II. стр. 172-173. )

восклицает Клюев в "Красной песне", понимая волю как "божий гостинец", и это восклицание сродни и Есенину. Как и С. Есенин, Н. Клюев приветствует революцию, видя в ней осуществление мужичьей мечты.

Распахнитесь, орлиные крылья, Бей, набат, и гремите грома, - Оборвалися цепи насилья И разрушена жизни тюрьма! Широки черноморские степи, Буйна Волга, Урал златоруд, - Сгинь, кровавая плаха и цепи, Каземат и неправедный суд! За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой Идем мы на битву с врагами, - Довольно им властвовать нами! На бой, на бой! *

* (Там же, стр. 171. )

Последние четыре строки являются рефреном в песне, и призыв на бой имеет конкретную социальную программу: "Будет мед на домашней краюхе, и на скатерти ярок узор", "От Байкала до теплого Крыма расплеснется ржаной океан...", "Оку Спасову сумрак несносен, ненавистен телец золотой". Такие же мотивы звучат в стихотворении "Солнце Осьмнадцатого года"... "Мы - кормчие мира, мы - боги и дети, в пурпурный Октябрь повернули рули", в стихотворениях "Товарищ", "Из подвалов, из темных углов", "Из красной газеты". В последнем из них H. Клюев с гневом называет тех, кого считал врагами восставшего "За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой" народа, среди них оказываются белогвардейцы, те, кто "шипят по соборам, молясь шепотком за романовский дом", Распутины и "граждане", продавшие "свободу за кал". В отличие от Есенина, Клюев социально определенен в своих симпатиях:

Хлыщи в котелках и мамаши в батистах, С битюжьей осанкой купеческой род, Не вам моя лира, - в напевах тернистых Пусть славится гибель и друг пулемет * .

* (Н. Клюев. Песнослов, кн. II, стр. 190. )

В цикле стихотворений Н. Клюева "Ленин" немало высоких положительных оценок деятельности В. И. Ленина, в котором поэт видит достойного вождя рождающейся в огне революции и понимаемой поклюевски новой России: "есть в Ленине Керженский дух, игуменский окрик в декретах, как будто истоки разрух он ищет в Поморских Ответах", "Ленин лев, лунный лен, лучезарье", "Ленин - Красный олень, в новобрачном сказаньи он пасется меж строк, пьет малиновый звон", "и с железным Верхарном сказитель Рябинин воспоет пламенеющий ленинский рай", "но в душе осетром плещет Ленина лик", "спеваются горы для Ленинской славы, и грохот обвала роится в стихах", "Ленин - тундровой Руси горячая печень... будь три-краты здоров, и трикраты же вечен". Называя Ленина Львом, Н. Клюев пишет: "Я - посол от медведя, он хочет любить стать со Львом песнозвучьем единым" * .

* (Все выписки сделаны из цикла стихотворений "Ленин", "Песнослов", кн. II, стр. 230-248. )

Полемика Н. Клюева с С. Есениным чаще всего объясняется в нашей литературе идейными разногласиями двух поэтов. При этом утверждается, что Есенин пошел с революцией, а Клюев воспринял ее враждебно. Вот что пишет об этом Е. Наумов: "После Октябрьской революции расстояние между Есениным и Клюевым все больше и больше увеличивалось. Теперь их расхождения начали приобретать политический оттенок. Есенин прямо писал, что он "был всецело на стороне Октября". Клюев не только не выражал ничего подобного, но начал все более враждебно относиться к Советской власти, что тогда же было замечено Есениным" * .

* (Е. Наумов. Сергей Есенин. Жизнь и творчество, стр. 88. )

Относительно заявления С. Есенина "был всецело на стороне Октября" мы уже сказали, что же касается Н. Клюева, то его "Песнослов", опубликованный Наркомпросом в 1919 году, не дает оснований для утверждений об антисоветских настроениях поэта, в том числе и цикл стихотворений "Красный рык". Как и Есенин, Клюев видел в революции осуществление идеальной крестьянской мечты и воспевал китежную, райскую Русь без господ и податей, он первый восстал в литературе против машинизации, видя в ней смерть не тронутой индустриализацией деревни, и оказал в этом дурное влияние на Есенина. Но Советскую власть и Октябрь, давшие крестьянину землю и освободившие его от господ и монарха, он приветствовал.

Клюевская революция определенней есенинской, она земная и в ней действуют исторические силы: "завод железный, степная хата из ураганов знамена ткут", "и лик стожарный нам кровно-ясен, в нем сны заводов, раздумье нив...", "из подвалов, из темных углов, от машин и печей огнеглазых мы восстали могучей громов, чтоб увидеть все небо в алмазах" * .

* (Н. Клюев. Песнослов, кн. II, стр. 183, 182. )

Н. Клюев не видит социального расслоения в деревне, она для него едина, а общим врагом для нее был, по его мнению, капиталистический город, давивший и рабочего, и крестьянина:

Город-дьявол копытами бил. Устрашая нас каменным зевом, У страдальческих теплых могил Обручались мы с пламенным гневом. Гнев повел нас на тюрьмы, дворцы, Где на правду оковы ковались... Не забыть, как с детями отцы И с невестою милой прощались... Мостовые расскажут о нас, Камни знают кровавые были... *

* (Там же. )

Ненависть к капиталистическому городу с тюрьмами и дворцами была перенесена H. Клюевым и на город социалистический, он мечтал видеть обновленную деревню без железа и трубного дыма: "Железный небоскреб, фабричная труба, твоя ль, о родина, потайная судьба!" И в этом также не было разногласия Есенина с Клюевым по крайней мере до 1921 года.

Не случайно также, что полемика между двумя поэтами началась сразу же после принятия Есениным "Клятвы" на верность царю в Федоровском государевом соборе. При всей своей приверженности к старине Н. Клюев был последовательным и непримиримым врагом Романовых, называл Николая II "оберточным", еще до революции решительно отказался (в письме к Ломану) слагать стихи в честь царской семьи. Не исключена возможность, что Клюев знал о "Клятве" Есенина и резко ее осудил. К стихотворению "Елушки-сестрицы", посвященному С. Есенину, Н. Клюев взял в качестве эпиграфа слова "У тебя, государь, новое ожерельице...", а Есенина сравнил с Китоврасом.

В другом стихотворении Н. Клюева "Жильцы гробов, проснитесь!" есть такие строки:

Ваши черные белогвардейцы умрут

За оплевание Красного Бога.

За то, что гвоздиные раны России

Они посыпают толченым стеклом.

Шипят по соборам кутейные змии,

Молясь шопотком за романовский дом.

За то, чтобы снова чумазый Распутин

Плясал на иконах и в чашу плевал...

С кофейником стол, как перина, уютен

Для граждан, продавших свободу за кал * .

* (Н. Клюев. Песнослов, кн. II, стр. 189. )

Подчеркнутые нами строки Есенин мог принять и в свой адрес. Во всяком случае других причин для столь резкого расхождения близких и неразлучных до этого поэтов не было. Слова же Р. Иванова-Разумника и А. Белого о Клюеве: "Первый глубинный народный поэт", равно как и "Песнь Солнценосца" Н. Клюева, отрицательно оцениваемая С. Есениным, не давали основания назвать Клюева врагом , а именно это слово употребил Есенин.

Непрочное объединение "Скифы" вскоре после революции распалось, успев издать два сборника. Некоторое время Есенин тяготеет еще к Иванову-Разумнику и публикует свои произведения в других эсеровских изданиях, но, как и в связях с Клюевым, в отношениях с Ивановым-Разумником нет уж былой близости и духовного единства. Скифство оставило в поэзии Есенина осязаемые следы религиозно-мистических иллюзий и столь же туманные поэтические образы, в которых эти иллюзии воплощались.

В "Ключах Марии" (1918), в рецензиях "Отчее слово" (по поводу романа Андрея Белого "Котик Летаев", 1918), "О Зареве" П. Орешина (1918), "О пролетарских писателях" (1918) и в ряде писем, относящихся к этому времени, Есенин напряженно размышляет о путях развития русской советской поэзии. В ответ на нигилистические лозунги футуристов и теоретиков пролеткульта он ищет истоки поэзии в народном творчестве и в древнерусской литературе. Исследуя национальный орнамент, символические знаки крестьянского обихода, его устное словесное творчество, Есенин пытается понять сокровенный смысл русского искусства, его извечные корни, значение в нем духа и образа. Смысл этот поэту видится в слиянии земного с небесным, "в заселении земными предметами окружающего человека неба, в крещении воздуха именами близких нам предметов". Рассматривая орнамент, "первую и главную отрасль русского искусства" как мелодии одной вечной песни перед мирозданием, Есенин пишет: "Но никто так прекрасно не слился с ним, вкладывая в него всю жизнь, все сердце и весь разум, как наша древняя Русь, где почти каждая вещь через каждый свой звук говорит нам знаками о том, что здесь мы только в пути, что здесь мы только "избяной обоз", что где-то вдали, подо льдом наших мускульных ощущений, поет нам райская сирена и что за шквалом наших земных событий недалек уже берег" (V-27). В знаках русского орнамента, вышивках на полотенцах, наволочках, простынях Есенин видит выражение духа народа, ощущающего и осознающего себя как "чадо древа", как семью "вселенского дуба". "Все от древа - вот религия мысли нашего народа" (V-31). "Мысль об этом происхождении от древа породила вместе с музыкой и мифический эпос" (V-31).

Но если листья на полотенцах напоминали древнему человеку о его происхождении от древа, то образы словесного творчества свидетельствуют о его стремлении познать окружающий мир, примирить его загадочную вечность с повседневной жизнью на земле. В этом познании С. Есенин первостепенную роль отводит уставке небесных предметов земными. "Живя, двигаясь и волнуясь, человек древней эпохи не мог не задать себе вопроса, откуда он, что есть солнце и вообще что есть обстающая его жизнь? Ища ответа во всем, он как бы искал своего внутреннего примирения с собой и миром. И разматывая клубок движений на земле, находя имя всякому предмету и положению, научившись защищать себя от всякого наступательного явления, он решился теми же средствами примирить себя с непокорностью стихий и безответностью пространства. Примирение это состояло в том, что кругом он сделал, так сказать, доступную своему пониманию расстановку. Солнце, например, уподобилось колесу, тельцу и множеству других положений, облака взрычали, как волки, и т. п. При такой расстановке он ясно и отчетливо определял всякое положение в движении наверху" (V-37).

Заставка явилась, таким образом, второй ступенью развивающегося сознания народа, второй буквой создаваемой им для познания мира поэтической грамоты. Эту ступень прошли все народы: "Представление о воздушном мире не может обойтись без средств земной обстановки, земля одинакова кругом, то, что видит перс, то видит и чукот, поэтому грамота одинакова, и читать ее и писать по ней, избегая тожественности, невозможно почти совсем" (V-38).

"Самостоятельность линий" искусства каждого отдельного народа Есенин видит в устремлении его духа, в различии бытового положения. "Устремление не одинаково, в зависимости от этого, конечно, не одинаковы и средства" (V-38).

Хранительницей древних поэтических традиций С. Есенин считает патриархальную русскую деревню, да и в ней они забыты и находятся на одре смерти в силу ее капитализации. Одним из условий расцвета подлинного творчества поэт считает возрождение патриархальных отношений в деревне и, видя в этом роль революции, которая "явилась как ангел спасения к умирающему", приветствует и воспевает ее. "Будущее искусство расцветет в своих возможностях достижений как некий вселенский вертоград, где люди блаженно и мудро будут хороводно отдыхать под тенистыми ветвями одного преогромнейшего древа, имя которому социализм, или рай, ибо рай в мужицком творчестве так и представлялся, где нет податей за пашни, где "избы новые, кипарисовым тесом крытые", где дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш, сыченою брагой. Но дорога к этому свету искусства, помимо смываемых препятствий в мире внешней жизни, имеет еще целые рощи колючих кустов шиповника и крушины в восприятии мысли и образа. Люди должны научиться читать забытые ими знаки" (V-43-44). В подчеркнутых строках содержится и другое условие будущего расцвета творчества, как мыслил его поэт.

Но было бы неверно утверждать, что С. Есенин зовет к простому повторению пройденного искусством пути. Выделяя в народном творчестве органический образ, видя в нем узловую завязь искусства и необходимое художнику поэтическое мироощущение, он решительно возражает против использования в поэзии стертого революцией быта. "Средства напечатления образа грамотой старого обихода должны умереть вообще. Они должны или высидеть на яйцах своих слов птенцов или кануть отзвеневшим потоком в море леты" (V-52).

Такова идейно-художественная программа С. Есенина первых лет революции. Как ее социальный, так и эстетический аспекты реализованы в стихотворениях и поэмах 1917-1918 годов, в статьях и заметках о литературе, относящихся к этому времени. Отметим здесь, что в рассуждениях Есенина о поэтическом образе многое заимствовано из статей Андрея Белого о поэтике, в частности из его работы "Жезл Аарона" ("Скифы", 1917, № 1).

Выделяя в устном народном творчестве метафорический образ, Есенин кладет его в основу своей поэтики, опираясь на которую оценивает современную ему поэзию. В "Ключах Марии", в письмах и заметках этого времени содержатся резко отрицательные оценки творчества H. Клюева, которого С. Есенин обвиняет в витиеватости, стилизаторстве, в использовании заставок "стертого революцией быта", в непонимании задач искусства "в такие священнейшие дни обновления человеческого духа" (V-52). "Он повеял на нас безжизненным кружевным ветром", "Сердце его не разгадало тайны наполняющих его образов" (V-47).

Не принимает Есенин и футуризм и решительно отвергает его как чуждый самому духу национального творчества. "Вслед Клюеву свернул себе шею на своей дороге и подглуповатый футуризм... Он сгруппировал в своем сердце все отбросы чувств и разума и этот зловонный букет бросил, как "проходящий в ночи", в наше с масляничной ветвью ноевского голубя, окно искусства" (V-48-49). В. Маяковского и Д. Бурлюка С. Есенин отождествляет в "Ключах Марии" и называет "подголосками урода Маринетти".

Решительно восстает С. Есенин против теоретических установок Пролеткульта. Поэту, ведущему родословную своей поэтики из глубины веков, был органически чужд нигилизм футуристов и теоретиков Пролеткульта, отрицавших прошлую культуру, в которой Есенин искал истоки национального творчества, "...мы должны кричать, что все эти Пролеткульты есть те же самые по старому образцу розги человеческого творчества. Мы должны вырвать из их звериных рук это маленькое тельце нашей новой эры, пока они не засекли его" (V-51). "Человеческая душа слишком сложна для того, чтоб заковать ее в определенный круг звуков какой-нибудь одной жизненной мелодии или сонаты" (V-51).

В "Ключах Марии" Есенин не видит разницы между пролеткультовским и марксистским пониманием природы искусства и его роли в обществе, и свою неприязнь к установкам Пролеткультов переносит на марксизм. "Вот потому-то нам так и противны занесенные руки марксистской опеки в идеологии сущности искусства. Она строит руками рабочих памятник Марксу, а крестьяне хотят поставить его корове" (V-52). Утверждая полную свободу творчества, Есенин отрицает в это время классовость искусства, противопоставляя ему общечеловеческое сознание. По мнению Есенина, классовому искусству, как и "нечистым парам", "место в ковчеге" будущего не останется, будущее за "образом, крылья которого спаяны верой человека не от классового осознания, а от осознания обстающего его храма вечности" (V-54).

В заметках на сборники пролетарских писателей С. Есенин отмечает поэтическую беспомощность поэтов Пролеткульта, называет их "слабыми учениками пройденных дорог", "хулителями старых устоев", неспособными создать что-либо в поэзии, кроме "немоты и тупого заикания". Из всех поэтов, вошедших в сборники, Есенин выделяет М. Герасимова, чье творчество обещает "поэта весьма и весьма несредней величины". Наметившееся было сближение Есенина с поэтами Пролеткульта не состоялось, хотя в соавторстве с Герасимовым и были написаны "Кантата" и "Зовущие зори" * . "Ключи Марии" и заметки о пролетарских писателях содержат глубокие и принципиальные расхождения Есенина с идейно-художественной программой Пролеткультов.

* ("Кантата" - С. Есенин, С. Клычков, М. Герасимов. "Зовущие зори" - С. Есенин, С. Клычков, М. Герасимов, Н. Павлович. )

В письме Р. В. Иванову-Разумнику (1921) С. Есенин отрицательно отзывается и о поэзии А. Блока, считая его "по недоразумению русским", "бесформенным", "не чувствующим фигуральность нашего языка" (V-146), и о поэзии скифов, "неумеющих владеть луком и загадками их языка" (V-149).

В число лучших поэтов-современников С. Есенин зачисляет С. Клычкова и А. Белого, чье творчество отвечало его поэтическим воззрениям этого периода.

Сергей Есенин, без сомнения, - самый народный из всех русских поэтов XX века, а может, и вообще из всех русских поэтов. Для него слова о том, что он нужен народу, никогда не были пустым звуком. Вне народного признания Есенин не мыслил своих стихов. Его талант рано получил признание и столь же рано подвергся хуле, но, возможно, так и не успел до конца расцветь, виной чему – трагическая судьба и трагическая гибель поэта, который не успел дожить даже до возраста Христа. Бурной и печальной была судьба Есенина. Яркая и беспокойная жизнь во многом способствовала популярности его стихов – задушевных и музыкальных, близких и понятных самым разным людям. О ней еще при жизни поэта стали складываться легенды.

После гибели Сергея Есенина и издания посмертного собрания его сочинений начался период официального забвения его творчества. Оно было признано мелкобуржуазным, кулацким, не соответствующим великой эпохе. В течение нескольких десятилетий Есенин был запрещенным поэтом. Но его стихи всегда были любимы читателями, а жизнь была овеяна легендами.

Есенин прожил всего 30 лет. Но на долю его поколения выпало столько испытаний, что с лихвой хватило бы на несколько столетий: русско-японская война, революция 1905 года, империалистическая война, Февральская и Октябрьская революции, Гражданская война, разруха и голод первых послереволюционных лет.

Как повлияла эпоха на судьбу Есенина и его мировоззрение, как отразилась в его творчестве? В данной работе мы попытаемся ответить на этот вопрос и одновременно попробуем проникнуть в мир есенинской поэзии.

"Стихи начал слагать рано,- пишет позднее Есенин в своей авторской биографии. - Толчки давала к этому бабка. Она рассказывала сказки. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад Стихи начал писать, подражая частушкам". Бабушка сумела передать любимому внуку всю прелесть народной устной и песенной речи. Омут розовых туманов, осеннее золото лип, рдяный мак заката, Русь - малиновое поле – всю эту поэтическую живописную азбуку Сергей Есенин постиг в просини рязанского полевого и березового раздолья, в шуме тростников над речными заводями, в семье деда – книжника, знатока житий святых и Евангелия, и бабушки - песенницы.

Красота родной природы и русского слова, песни матери и сказки, Библия деда и духовные стихи странников, деревенская улица и земская школа, песни Кольцова и стихи Лермонтова, частушки и книги – все эти порой крайне противоречивые влияния способствовали раннему поэтическому пробуждению Есенина, которого мать – природа столь щедро наделила драгоценным даром песенного слова.

Детство Есенина прошло в семье деда по матери, зажиточного крестьянина. Поэтому Сергею, в отличие от многих сверстников, не приходилось заботиться о хлебе насущном, хотя для порядка крестьянскому труду его, конечно, научили, косить, сеять, ухаживать за лошадьми он умел. Может быть, именно это, казалось бы, сугубо житейское обстоятельство и помогло ему принести в русскую поэзию русскую природу со всеми ее далями и красками, уже через это светлое, пробитое к Богу оконце увидеть в разбитой отхожим промыслом рязанской деревне ее поэтический, идеальный прообраз - голубую Русь, Родину с большой буквы.

В 1916 году появился первый сборник стихов Есенина «Радуница», объединивший стихи, рисующие крестьянский быт и трактующие религиозные сюжеты. В конце 1915- начале 1916 гг. имя Есенина встречается на страницах многих изданий рядом с именами самых известных поэтов.

2. Революция и поэзия

Шла первая мировая война. Призыва в действующую армию удалось избежать. Есенин служил в Царскосельском военно-санитарном батальоне. Он читал свои стихи в лазарете для раненых в присутствии императрицы. Это выступление, как и выступление несколькими месяцами раньше в Москве перед великой княгиней Елизаветой Федоровной, вызвало негодование в петербургских литературных кругах, враждебно настроенных по отношению к монархии. Впрочем, о том периоде жизни Есенина трудно говорить определенно: слишком противоречивы свидетельства и воспоминания современников.

Во всяком случае, достоверно известно, что в Царском Селе Есенин посетил Н. Гумилёва и А. Ахматову и прочёл им стихотворение, поразившее Анну Андреевну своим последним четверостишием – оно показалось ей пророческим.

Все встречаю, все приемлю,

Рад и счастлив душу вынуть.

Я пришел на эту землю,

Чтоб скорей её покинуть.

Империалистическая война была воспринята Есениным как подлинная трагедия народа. В стихотворении "Русь" (1914) передана тревожная атмосфера пришедшей в деревню беды:

Понакаркали черные вороны:

Грозным бедам широкий простор.

Крутит вихорь леса во все стороны,

Машет саваном пена с озер.

Повестили под окнами сотские

Ополченцам идти на войну.

Загыгыкали бабы слободские,

Плач прорезал кругом тишину.

Позже поэт вспоминал:«Резкое различие со многими петербургскими поэтами в ту эпоху сказалось в том, что они поддались воинствующему патриотизму, а я, при всей своей любви к рязанским полям и к своим соотечественникам, всегда резко относился к империалистической войне и к воинствующему патриотизму У меня даже были неприятности из-за того, что я не пишу патриотических стихов вроде «Гром победы, раздавайся».

Военную присягу вместе с другими военными санитарами Есенин принял только 14 января 1917 года. А уже в конце февраля вспыхнула революция, свергшая царя. 17марта Есенина откомандировали из санитарного поезда №143 в распоряжение Воинской комиссии при Государственной думе, причем поэт получил аттестат, что препятствий «к поступлению в школу прапорщиков» для него не встречается. Не исключено, что вопрос о его отправке в школу прапорщиков был решен ещё до революции.

В автобиографии поэт утверждал:«В революцию покинул самовольно армию Керенского и, проживая дезертиром, работал с эсерами не как партийный, а как поэт.

При расколе партии пошел с левой группой и в октябре был в их боевой дружине. Вместе с советской властью покинул Петроград ».

В конце марта, прибыв в Петроград, Есенин сразу же стал сотрудничать в эсеровских печатных изданиях, редактируемых Р. В. Ивановым- Разумником, в частности в двух сборниках литературной группы «Скифы». В боевой же дружине он в лучшем случае числился, но никакого участия в боях в октябре 1917 года не принимал. Иванов-Разумник превозносил Есенина и Клюева как поэтов- пророков «России будущего».

Насчет же своего дезертирства Есенин в автобиографии допустил явное поэтическое преувеличение. Да и после Октябрьской революции дезертирство было куда почетней, чем работа при Военной комиссии Государственной думы. Другое дело, что в условиях революции Есенин раздумал поступать в школу прапорщиков, а предпочел сотрудничать в эсеровских газетах. Но никто его как дезертира в ту пору не искал.

В целом Есенин принял как Февральскую, так и позднее Октябрьскую революцию. Февральской революции посвящается стихотворение 1917 года «Товарищ»:

Но спокойно звенит

За окном,

То погаснув, то вспыхнув

Железное

«Рре-эс-пуу-ублика!»

Но нельзя сказать, что революция вызывала у него такой же бурный восторг, поэтический и человеческий, как, скажем, у Маяковского. Есенин переживал революцию как резкое и внезапное обновление жизни. Революция дала богатый материал для его поэзии, но душу поэта почти не затронула. Эсером - то Есенин был «мартовским».

Тем не менее революция в стихах 1917 года представляется как благая весть для народа:

О верю, верю, счастье есть!

Ещё и солнце не погасло.

Заря молитвенником красным

Пророчит благостную весть.

Звени, звени, златая Русь,

Волнуйся, неуемный ветер!

Блажен, кто радостью отметил

Твою пастушескую грусть.

«Пастушеская грусть», по мысли поэта, должна смениться революционным весельем.

В 1917 году он призвал в стихотворении, посвященном Николаю Клюеву:

Скройся, сгинь ты, племя

Смердящих снов и дум!

На каменное темя

Несем мы звездный шум.

Довольно гнить и ноять,

И славить взлетом гнусь-

Уж смыла, стерла деготь

Воспрянувшая Русь.

Уж повела крылами

Её немая крепь!

С иными именами

Встает иная степь.

Октябрьскую революцию поэт принял, по его же словам, «с крестьянским уклоном». Стремясь отозваться на революционные события, он обращается к мифологии, библейским легендам, что нашло отражение в его богоборческих и космических стихотворениях и маленьких поэмах:«Преображение»(1917),«Инония»(1918),«Иорданская голубица»(1918).

Поэт не скрывает своего ликования, наблюдая крушение старого мира, в порыве радости прощается с традиционными религиозными верованиями, но при этом широко использует религиозную лексику. Конкретная действительность, реальные события отягощены у него неожиданностями, метафорами, библейскими образами, туманными символами. И в то же время отчетливо прослеживается и «крестьянский уклон».

В 1917-1918г он ощущал в себе дар пророка, создал «есенинскую библию» из десяти маленьких поэм:«Певучий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение», «Инония», «Сельский часослов», ««Небесный барабанщик», «Пантократор», где рождение с революцией Нового мира сравнивается с божественным творением, революционное преображение жизни ожидается как благо. Для Есенина революция была чем-то великим и религиозным. Революция, восстание рабов виделись поэту и на земле, и на небе. В «Небесном барабанщике» Есенин призвал:

Гей вы рабы, рабы!

Брюхом к земле прилипли вы.

Нынче луну с воды

Лошади выпили.

Листья звезды льются

В реки на наших полях.

Да здравствует революция

На земле и на небесах!

Души бросаем бомбами,

Сеем пурговый свист.

Что нам слюна иконная

В наши ворота в высь?

Нам ли странны полководцы

Белого стада горилл?

Взвихренной конницей рвется

К новому берегу мир.

В «Преображении», посвященном Иванову-Разумнику, Есенин рисовал картину революции как явления вселенского, космического, преобразующего и природу, и саму планету:

Эй, россияне!

Ловцы вселенной,

Неводом зари зачерпнувшие небо,-

Трубите в трубы.

Под плугом бури

Ревет земля.

Рушит скалы златоклыкий

Новый сеятель

Бредет по полям,

Новые зерна

Бросает в борозды.

Светлый гость в колымаге к вам

По тучам бежит

Кобылица.

Шлея на кобыле-

Бубенцы на шлее-

Но и здесь уже есть тревожные, беспокоящие строки, создающие кощунственный образ:

Облака лают,

Ревет златозубая высь

Пою и взываю:

Господи, отелись!

А в «Пантократоре» Есенин предстает перед нами как бунтарь, славящий стихийный порыв и готовый самого Бога свергнуть с небес:

Славь, мой стих, кто рвет и бесится,

Кто хоронит тоску в плече,

Лошадиную морду месяца

Схватить за узду лучей.

Тысячи лет те же звезды славятся,

Тем же медом струится плоть.

Не молиться себе, а лаяться

Научил ты меня, господь.

Может быть, к вратам господним

Сам себя я приведу.

15 июня 1918 года в журнале «Наш путь» появляется программная есенинская поэма «Инония». Её название происходит от церковнославянского слова «ино», означающего «ладно, хорошо». В своей последней завершенной автобиографии 1925 года Есенин так изложил обстоятельства возникновения поэмы: «В начале 1918 года я твердо почувствовал, что связь со старым миром порвана, и написал поэму «Инония», на которую много было резких нападок, из-за которой за мной утвердилась кличка хулигана».

В этой поэме Есенин дерзко принимает на себя пророческий чин:

Не устрашуся гибели,

Ни копий, ни стрел дождей,-

Так говорил по Библии

Пророк Есенин Сергей.

Время мое приспело,

Не страшен мне лязг кнута.

Тело, Христа тело,

Выплевываю изо рта.

Не хочу воспрять спасения

Через муки его и крест:

Я иное постиг ученье

Продающих вечность звезд.

Я иное узрел пришествие –

Где не пляшет над правдой смерть.

В «Инонии» поэт утверждал:

Лай колоколов над Русью грозный –

Это плачут стены Кремля.

Ныне на пики звездные

Вздыбливаю тебя, земля!

Проклинаю я дыхание Китежа

И все лощины его дорог.

Я хочу, чтоб на бездонном вытяже

Мы воздвигли себе чертог.

Языком вылижу на иконах я

Лики мучеников и святых.

Обещаю вам град Инонию,

Где живет божество живых.

Сходные мотивы проявились и в созданной в июне 1918 года «Иорданской голубице»:

Земля моя златая!

Осенний светлый храм!

Несется к облакам.

Небо – как колокол,

Месяц – язык,

Мать моя – родина,

Я – большевик.

Полный жизненных сил, уверенности в себе, поэт «рукой упругою готов преклонить весь мир» Казалось, ещё немного усилий – и извечная мечта русского пахаря о золотом веке станет явью.

Но жизнь революционной России разворачивалась всё круче. Именно в этот сложный период классовых битв и проявился наиболее ощутимо крестьянский уклон Есенина. Этот уклон прежде всего отражал те объективные противоречия, которые были характерны для русского крестьянства в период революции.

Глубокая боль и неуёмная скорбь о невозвратимой, исторически обреченной на гибель старой деревне прозвучали в «Песне о хлебе» и в стихотворении «Я последний поэт деревни». И вместе с тем какая в этой традиционной песне поэта обжигающая душу вера в великое будущее России. Разве можно забыть романтический образ есенинского жеребенка. Этот образ имеет глубокий исторический смысл:

Милый, милый, смешной дуралей,

Ну куда он, куда он гонится.

Неужель он не знает, что живых коней

Победила стальная конница.

Ход времени, ход истории неумолим. Поэт это чувствует. «Конь стальной победил коня живого», - с тревогой и грустью замечает он в одном из писем. Поэт радуется добрым переменам, которые происходят в жизни русского крестьянства. «Знаешь, - рассказывал Есенин одному из своих друзей, - я сейчас из деревни а все Ленин. Знал, какое слово надо сказать деревне, чтобы она сдвинулась. Что за сила в нем?»

Есенин все больше пытался понять, осмыслить то, что происходит в эти годы в России. В это время расширяются горизонты его поэзии.

Однако довольно скоро Есенин начал понимать: ни космической революции, ни мужицкому раю не суждено осуществиться. В одном из писем поэта 1920г. читаем: «Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал Тесно в нем живому». По словам одного из друзей поэта, Есенин при встрече с ним «говорил о том, что его, есенинская революция ещё не пришла, что он совсем один».

Бесспорно, корни поэзии Есенина – в рязанской деревне. Поэтому с такой гордостью говорил он в стихах о своем крестьянском первородстве: «У меня отец – крестьянин, ну а я крестьянский сын». И неслучайно в революционные дни семнадцатого года Есенин видит себя продолжателем кольцовских традиций. Но не следует забывать и упускать из виду ещё одно очень важное обстоятельство. России была страной крестьянской. Три русских революции – это революции в крестьянской стране. Крестьянский вопрос всегда волновал передовые умы России. Вспомним Радищева, Гоголя, Салтыкова – Щедрина, Льва Толстого. Принимая социальный путь решения «крестьянского вопроса», Есенин чувствовал сердцем, что преодолеть его Руси крестьянской будет далеко не легко и не просто, как это казалось иным его современникам.

И ещё Есенина охватывала тоска по тому, что безвозвратно ушло вместе с революцией. Эта тоска подспудно жгла его душу, хотя до отчаяния последних лет жизни было еще далеко:

Хорошо в эту лунную осень

Бродить по траве одному

И сбирать на дороге колосья

В обнищалую душу-суму.

Но уже к концу 1918 года, познав все ужасы военного коммунизма, столкнувшись с разрухой и голодом, Есенин не скрывает тревоги о судьбе голубой Руси, но утверждает свою веру в то, что она сохранится благодаря самой природе, несмотря ни на что:

Я покинул родимый дом,

Голубую оставил Русь.

В три звезды березняк над прудом

Теплит матери старой грусть.

Золотою лягушкой луна

Распласталась на тихой воде.

Словно яблонный цвет, седина

У отца пролилась в бороде.

Я не скоро, не скоро вернусь!

Долго петь и звенеть пурге.

Стережет голубую Русь

Старый клен на одной ноге,

И я знаю, есть радость в нем

Тем, кто листьев целует дождь,

Оттого, что тот старый клен

Головой на меня похож.

Ужасы и страдания гражданской войны укрепляли поэта в предчувствиях близящейся гибели деревни. В ноябре 1920 года Есенин пишет поэму «Исповедь хулигана», которую Клюев и некоторые другие рассматривали чуть ли нее как разрыв с крестьянскими поэтами.

Бедные, бедные крестьяне!

Вы, наверно, стали некрасивыми,

Так же боитесь Бога и болотных недр.

О, если б вы понимали,

Что сын ваш России

Самый лучший поэт!

Вы ль жизнь его сердцем не индевели,

Когда босые ноги он в лужах осенних макал?

А теперь он ходит в цилиндре

И лакированных башмаках.

В целом революция стала важным этапом в поэтической революции Есенина. Он проникся грандиозностью происходящих событий, приобрел вселенский, космический взгляд на милую сердцу деревню, на родную природу, но при этом осознал неизбежность ухода крестьянской «ситцевой» Руси. Рушились основы прежнего размеренного быта, поэт все больше погружался в богемную среду, а начавшиеся пьяные загулы усугублялись страхом перед наступлением «стальной конницы».

4. Поэма «Анна Снегина»

В творчестве Сергея Есенина поэма «Анна Снегина», опубликованная в марте 1925 года, занимает видное место, отражая как лирические воспоминания поэта, так и его предвидение судеб страны и революции. Поэма, которую Есенин считал лучшей из всего им написанного, имеет во многом автобиографический характер. Главный герой, от лица которого ведется рассказ и которого, как и поэта, зовут Сергей, едет в родное село – Радово в период между двух революций 17 – го года – Февральской и Октябрьской. Он замечает: «Тогда над страною калифствовал Керенский на белом коне», намекая, что уже в ту пору было ясно: глава Временного правительства – калиф на час. Возница знакомит Сергея с печальными происшествиями в родном селе. Сначала перед нами предстает картина прежнего блаженства, столь близкая есенинскому идеалу:

Мы в важные очень не лезем,

Но все же нам счастье дано.

Дворы у нас крыты железом,

У каждого сад и гумно.

У каждого крашены ставни,

По праздникам мясо и квас.

Недаром когда-то исправник

Любил погостить у нас.

Радовцы умели ладить и с прежней властью:

Оброки платили мы к сроку,

Но – грозный судья – старшина

Всегда прибавлял к оброку

По мере муки и пшена.

И чтоб избежать напасти,

Излишек нам был без тягот.

Раз – власти, на то они власти,

А мы лишь простой народ.

Однако еще до революции благоденствие жителей Радова было нарушено крестьянами соседней деревни Криуши, где «житье было плохое – почти вся деревня вскачь пахала одной сохою на паре заезженных кляч». Вожак криушан Прон Оглоблин в одной из драк убил радовского старшину. По признанию возницы-радовца:

С тех пор и у нас неуряды.

Скатилась со счастья вожжа.

Почти что три года кряду

У нас то падеж, то пожар.

Годы несчастий Радова совпадают с годами Первой мировой войны. А затем грянула Февральская революция. И вот Сергей приезжает в родные места. Здесь он узнает, что Прон Оглоблин вернулся с каторги и опять стал вожаком криушан. Сергею близки чаяния крестьян, требующих «без выкупа пашни господ», хотя он и сохраняет в сердце любовь к местной помещице Анне Снегиной. Они с Проном приезжают к Анне просить отдать землю крестьянам как раз в тот момент, когда она получает известие о гибели на фронте мужа. Хотя Прон довольно грубо говорит матери Снегиной про землю: «Отдай!. Не ноги ж тебе целовать!», у него все же хватает совести отстать от нее в эту трагическую минуту, согласившись с доводами Сергея: «Сегодня они не в духе. Поедем-ка, Прон, в кабак». Прон – человек довольно бесшабашный. Друг Сергея старый мельник отзывается об Оглоблине без симпатии:« Булыжник, драчун, грубиян. Он вечно на всех озлоблен, с утра по неделям пьян». Но стихийная сила характера привлекает Сергея к Прону. Ведь Оглоблин – человек бескорыстный, болеющий за интересы народа. После большевистского переворота Прон обещает: «Я первый сейчас же коммуну устрою в своем селе». В гражданскую он гибнет от рук белых, и к власти в Криушах приходит его брат Лабутя:

Мужик – что твой пятый туз:

При всякой опасной минуте

Хвальбишка и дьявольский трус.

Таких вы, конечно, видали.

Их рок болтовней наградил.

До революции он носил две царские медали и хвалился мнимыми подвигами в японской войне. Как очень точно указывает Есенин:«Такие всегда на примете. Живут, не мозоля рук». А после революции Лабутя

Конечно, в Совете,

Медали запрятал в сундук.

Но с тою же важной осанкой,

Как некий седой ветеран,

Хрипел над сивушной банкой

Про Нерчинск и Турухан:

«Да, братец!

Мы горе видали,

Но нас не запугивал страх»

Медали, медали, медали

Звенели в его словах.

В свое время Лабутя поехал первым описывать имением Снегиных:

В захвате всегда есть скорость:

Даешь! Разберем потом! –

Весь хутор забрали в волость

С хозяйками и со скотом.

Между прочим, Есенин намеренно сгустил краски. В действительности усадьба прототипа Снегиной – Кашиной разорена не была, причем именно Сергею Есенину летом 1918 года удалось удержать односельчан от грабежа, уговорив сохранить усадьбу под школу или больницу. И действительно, год спустя в барском доме открылась амбулатория, а конюшню в усадьбе приспособили под клуб. Но в поэме Есенин предпочел усилить мотив крестьянской стихии.

Когда деникинцы расстреливали Прона, Лабутя благополучно спрятался в соломе. Есенин чувствовал, что в революции и гражданской войне уцелели гораздо чаще такие, как Лабутя, чем такие, как Прон, уцелели трусы, привыкшие только «грабить награбленное», действовать по принципу:«Даешь! Потом разберемся!» Поэта явно беспокоило, что подобные люди играют главную роль не только на местном уровне, но и в руководстве партии. Возможно, неслучайно Лабутя говорил о своей мнимой ссылке в Туруханский край, куда в действительности был до революции сослан Сталин. Есенин понимал, что при господстве лабуть мечты крестьян о счастье по образцу радовского будут окончательно похоронены. И главная героиня поэмы, подобно блоковской Незнакомке, олицетворяющая прекрасное, в финале покидает Россию. Анна пишет Сергею:

Я часто хожу на пристань

И, то ли на радость, то ль в страх,

Гляжу средь судов все пристальней

На красный советский флаг.

Теперь там достигли силы.

Дорога моя ясна

Но вы мне по-прежнему милы,

Как родина и как весна.

В новой России для красоты не останется места, как давно уже нет места для радовского рая. Страна превратилась в нищие Криуши. Между прочим, прототип Анны Снегиной Лидия Ивановна Кашина за границу так и не уехала. В 1918 году она перебралась не в Лондон, а В Москву, работала здесь переводчицей, машинисткой, стенографисткой, и хотя и скончалась в грозном 1937 году, но не от чекистской пули, а своей смертью. Однако здесь поэт предпочел усилить контраст и разрыв с прежней жизнью, отправив свой идеал в невозвратную даль. Поэт, скорее всего, предвидел, что Советская власть, в отличие от царской, отнюдь не удовлетворится лишней мерой муки и пшена, а, достигши силы, сможет выжать из крестьян соки (так и произошло в коллективизацию, уже после убийства Есенина). Потому-то, подобно героине поэмы, он глядит на красный флаг не только с радостью (революцию, давшую землю крестьянам, Есенин приветствовал), но и со все возрастающим страхом.

5. Конфликт Есенина с действительностью

В 20-е годы Есенин пережил крах своих революционных иллюзий. Он сделал вывод: реальный социализм, «без мечтаний», умерщвляет все живое, в том числе и личность. Из его творчества ушли утопии о религиозно-революционном преображении России, появились мотивы утекания, увядания жизни, отрешенности от современности, а в лирическом герое – «конокраде», «разбойнике и хаме» - обозначилась внутренняя оппозиционность Есенина.

В 1921 году разочаровавшийся в революции поэт обратился к образу мятежника и написал поэму «Пугачев», в которой тема мужицкой войны ассоциировалась с послереволюционными крестьянскими волнениями. Логическим продолжением темы конфликта власти и крестьянства стала поэма «Страна негодяев» (1922-1923 гг), в которой выразились не только оппозиционные настроения Есенина, но и понимание им своего изгойства в реальном социализме. В одном из писем 1923 года он писал: «Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь».

Поэт все больше осознавал, что между ним и крестьянами-земляками нарастает взаимное непонимание. С одной стороны, он все дальше отделялся от деревенской жизни. С другой стороны, на селе появились советские реалии, незнакомые Есенину, к которым его землякам предстояло приспосабливаться. Есенин, в отличие от некоторых других поэтов, никогда не смог сказать, что он рожден революцией или что это – его революция. Есенин революцию принимал, но, как не раз признавался, принимал по-своему, «с крестьянским уклоном». Однако очень скоро революционные метели застудили насмерть голос золотоволосого певца березовой сини и белого дыма яблонь. Русская деревня начала умирать еще задолго до революции. Нельзя сказать, что в этом отношении революция разбудила есенинский талант, она только сделала более острой основную тему «последнего певца деревни». Зато первая радость от революции прошла очень быстро. Поэт увидел, что большевики не только не спасители крестьянства, но верные его губители и что свобода творческого выражения пугает их еще больше, чем царская власть.

Он пытался войти в советскую жизнь, петь новую социалистическую действительность, но у него не слишком получалось. Есенин мучился от этого, хотел петь не звезды и луну, а нарождающуюся советскую новь. В «Стансах» поэт настаивал:

Стишком писнуть,

Пожалуй, всякий может –

О девушке, о звездах, о луне

Но мне другое чувство

Сердце гложет,

Другие думы

Давят череп мне.

Хочу я быть певцом

И гражданином,

Чтоб каждому,

Как гордость и пример, был настоящим,

А не сводным сыном –

В великих штатах СССР.

Но Есенину не дано было обрести гармонию воли и власти. В 1924 году он написал в «Руси Советской»:

Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.

На перекличке дружбы многих нет.

Ураган революции осиротил деревню. На смену есенинскому поколению пришли люди с некрестьянским мышлением: «уж не село, а вся земля им мать». Пушкинский мотив встречи лирического героя с «племенем младым, незнакомым», его тема гармонии и естественной приемственности поколений решается Есениным трагически: он – иностранец в своей стране и «пилигрим угрюмый» в родном селе, юноши которого «поют другие песни». В «Руси советской» строящая социализм деревня отвергла поэта: «Ни в чьих глазах не нахожу приют».

Лирический герой и сам отгораживается от большевисткой реальности: он ей не отдаст «лиры милой», воспевать он будет по-прежнему «Шестую часть земли / С названьем кратким ”Русь”», несмотря на то, что образ Руси ушедшей он склонен воспринимать как сны.

Деревня давно уже не представляется поэту земным раем, яркие краски русского пейзажа потускнели, в описании природы появились мотивы ущербности: «клены морщатся ушами длинных веток», тополя уткнули «ноги босые» по канавам.

Гармония найдена Есениным в принятии, с одной стороны, рассудком нового поколения, «чужой юности», «сильного врага», а с другой, сердцем – родины ковыля, полыни, бревенчатой избы. Есенинский компромисс выражен в таких строчках:

Дайте мне на родине любимой,

Все любя, спокойно умереть!

Но за искренним желанием увидеть в новой России цивилизованное начало нельзя не заметить трагедию героя-изгоя:

Я не знаю, что будет со мною.

Может, в новую жизнь не гожусь.

Разлад с действительностью и самим собой привел поэта к трагическому концу.

6. Смерть поэта

Есть ли загадка, тайна в гибели Есенина? Как мы легко убедимся, если есть, то она кроется отнюдь не в обстоятельствах смерти Есенина, как думают многие, а только в причинах, толкнувших поэта на роковой шаг.

Можно согласиться и с Юрием Анненковым:«Есенин повесился от отчаяния, от бездорожья. Пути русской поэзии оказались в те годы отрезанными и вскоре были заколочены наглухо. Если здесь, в эмиграции, продолжали творить свободные Георгии Ивановы, то в пределах Советского Союза все больше и больше нарождались и заполняли печатные страницы чиновные Демьяны Бедные».

Но точнее всех о самоубийстве Есенина, возможно, сказал Лев Троцкий, который, казалось бы, должен был бы быть идейным противником Есенина, но был покорен его поэзией. 18 января 1926 года на вечере памяти Есенина в Художественном театре было зачитано письмо Троцкого. Лев Давыдович, в частности, писал: « Мы потеряли Есенина – такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего. И как трагически потеряли! Он ушел сам, кровью попрощавшись с необозначенным другом,- может быть, со всеми нами. Поразительны по нежности и мягкости эти его последние строки. Он ушел из жизни без крикливой обиды, без позы протеста, - не хлопнув дверью, а тихо призакрыв её рукою, из которой сочилась кровь. В этом жесте поэтический и человеческий образ Есенина вспыхнул незабываемым прощальным светом. Прикрываясь маской озорства – и отдавая этой маске внутреннюю, значит, не случайную дань, - Есенин всегда, видимо, чувствовал себя – не от мира сего.

Наше время – суровое время, может быть, одно из суровейших в истории так называемого цивилизованного человечества. Революционер, рожденный для этих десятилетий, одержим неистовым патриотизмом своей эпохи, своего отечества во времени. Есенин не был революционером. Автор «Пугачева» и «Баллады о двадцати шести» был интимнейшим лириком. Эпоха же наша – не лирична. В этом главная причина того, почему самовольно и так рано ушел от нас и от своей эпохи Сергей Есенин.

Далее Троцкий утверждал:« Его лирическая пружина могла бы развернуться до конца только в условиях гармонического, счастливого, с песней живущего общества, где не борьба царит, а дружба, любовь, нежное участие. Такое время придет».

Может быть, яснее других итоги есенинской жизни и творчества подвел Вл. Ходасевич: «Прекрасно и благотворно в Есенине то, что он был бесконечно правдив в своем творчестве и пред своею совестью, что во всем доходил до конца, что, не побоясь создать ошибки, принял на себя и то, на что соблазняли его другие, - и за все захотел расплатиться ценой страшной. Правда же его – любовь к родине, пусть незрячая, но великая. Её исповедовал он даже в облике хулигана:

Я люблю родину,

Я очень люблю родину!

Горе его было в том, что он не сумел назвать её: он воспевал и бревенчатую Русь, и мужицкую Руссию, и социалистическую Инонию, и азиатскую Рассею, пытался принять даже СССР, - одно лишь верное имя не пришло ему на уста: Россия. В том и было его главное заблуждение, не злая воля, а горькая ошибка. Тут и завязка, и развязка его трагедии».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В данной работе мы попытались рассмотреть, как эпоха, в которую пришлось жить Есенину, повлияла на его судьбу и отразилась в его творчестве.

Тогда, когда Есенин впервые получил известность как поэт, Россия ждала революцию. В годы же его зрелого творчества страна пожинала плоды революции. Революция развязала стихийные силы, а стихийность как таковая отвечала природе есенинского творчества. Поэт был увлечен духом свободы, но уже к концу гражданской войны понял, что «стальная конница» погубит крестьянство.

Есенин называл себя последним поэтом деревни, обреченность которой в индустриально-урбанистическую эпоху чувствовал всем сердцем. Это обстоятельство во многом предопределило трагизм его творчества.

Хотя большую часть своей сознательной жизни Есенин прожил в городе, настоящим горожанином он так и не стал. В последние годы его преследовал страх исписаться, страх окончательно потерять свои крестьянские корни, без которых Есенин себя поэтом не мыслил. Все это и привело к трагической развязке.

Великий поэт и Великая война

Когда началась война - ему вот-вот должно было исполниться девятнадцать. В автобиографических заметках, которые относятся к более позднему времени, он утверждал: «Резкое различие со многими петербургскими поэтами в ту эпоху сказалось в том, что они поддались воинствующему патриотизму, а я, при всей своей любви к рязанским полям и к своим соотечественникам, всегда резко относился к империалистической войне и к воинствующему патриотизму. Этот патриотизм мне органически совершенно чужд. У меня даже были неприятности из-за того, что я не пишу патриотических стихов на тему “гром победы, раздавайся”, но поэт может писать только о том, с чем он органически связан». В этих строках – опыт и восприятие 1923 года.

В 1914-м году, конечно, всё было не столь однозначно. Ведь эти тезисы Есенин составил в годы советской власти. Идти на конфликт с ней из-за трактовок Первой мировой войны он не намеревался, да и революционное мировоззрение поэта сказывалось. Он искренне критически – по-крестьянски! – относился к той войне. В незаконченной поздней поэме «Гуляй-поле» есть строки:

Крестьяне! Да какое ж дело

Крестьянам в мире до войны.

Им только б поле их шумело,

Чтобы хозяйство было цело,

Как благоденствие страны...

К таким обобщениям Есенин пришёл уже после Первой Мировой и Гражданской войн...

Но в автобиографии, вспоминая прошлое, он умалчивал о том, что не вписывалось в его новую систему убеждений. Не следует недооценивать политической прозорливости Есенина. Достаточно вспомнить, насколько ёмкое и точное определение он дал кризисным годам Российской империи:

И продал власть аристократ

Промышленникам и банкирам...

Здесь мы видим не лирика, не живописного «хулигана», каким представал Есенин в самых знаменитых своих стихах, но аналитика, способного к политическим афоризмам.

Однако перенесёмся во времена Великой войны, когда Есенин ещё не написал своих главных строк.

В октябре 1914-го ему исполнилось девятнадцать. Война разгоралась, в столицах патриотический подъём перемежался с паникой после первых трагических вестей с фронта. Есенин подлежал мобилизации. В первый раз он упоминает об этом в письме подруге юности – Марии Бальзамовой от 24 апреля 1915 года, из Петербурга, переименованного в Петроград: "В Рязани я буду 14 мая. Мне нужно на призыв...". Позднее, в июле 1915-го он рассказал в письме к В. Чернявскому: "От военной службы меня до осени освободили. По глазам оставили. Сперва было совсем взяли...".

Именно тогда он утверждал себя в литературном мире. Знакомства с маститыми поэтами, первые салонные выступления, первые публикации и искушения... Его воспринимали как «крестьянскую экзотику», а он примечал, быстро всё познавал, работал и на «дурную», и на истинную славу. О войне Есенин писал – но не в духе патриотической батальной героики. Он видел Вторую Отечественную через деревенские образы, далёкие от фронта, и всё-таки охваченные войной. Впрочем, он посвятил стихотворение – правда, не самое удачное – и бельгийской трагедии. Под впечатлением от первых месяцев войны Есенин напишет несколько стихотворений – почти все они быстро будут опубликованы. Пожалуй, лучшее из них и наиболее известное – «Молитва матери»:

На краю деревни
Старая избушка.
Там перед иконой
Молится старушка.

Молится старушка,
Сына поминает –
Сын в краю далеком
Родину спасает.

Молится старушка,
Утирает слезы,
А в глазах усталых
Расцветают грезы.

Видят они поле –
Это поле боя,
Сына видит в поле –
Павшего героя.

На груди широкой
Запеклася рана,
Сжали руки знамя
Вражеского стана.

И от счастья с горем
Вся она застыла,
Голову седую
На руки склонила.

И закрыли брови
Редкие сединки,
А из глаз, как бисер,
Сыплются слезинки.

Стихи в некрасовском духе – как народная песня. И знаменательно, что героя-воина Есенин – ещё не знакомый с армейским укладом – показывает через трагедию матери-старушки. Уж материнские слёзы он к девятнадцати годам повидал, тут был личный опыт...

На публикацию тогда обратили внимание. К новому соприкосновению с армией Есенин придёт уже известным поэтом.

В конце 1915-го стало ясно: службы не избежать.

В январе 1916 года один из его старших друзей, поэт Сергей Городецкий, обратился к полковнику Дмитрию Николаевичу Ломану, который служил штаб-офицером при Дворцовом коменданте и был уполномоченным по Царскосельскому военно-санитарному поезду № 143. Городецкий просил устроить Есенина санитаром в поезд, чтобы избежать отправки талантливого поэта на передовую.

Городецкий неспроста избрал для миссии «спасения поэта» именно Ломана. Полковник – убеждённый монархист и великосветский человек – был ценителем и знатоком искусств. Он увлекался русской стариной, в его доме частыми гостями были художники Васнецов, Рерих, Билибин, Нестеров... Фамилия «Есенин» не была для него пустым звуком – в стихах молодого крестьянского поэта тоже проступали милую его сердцу образы Руси.

Ломан не просто удовлетворил просьбу Городецкого – он решил стать покровителем молодого поэта и даже в глубине души мечтал внушить ему патриотические чувства, превратить в идейного монархиста. 16 января полковник направил в мобилизационный отдел Главного управления Генерального штаба ходатайство за № 56, в котором среди других призываемых в Царское Село санитаров была названа фамилия Есенина.

Но дело двигалось медленно – и в двадцатых числах марта Есенина призвали в запасной батальон, на военную службу. Тогда к Ломану обратился Николай Клюев, выступавший в салоне придворного полковника. Письмо он написал в своём вкусе, цветистое. Ломана привлекал затейливый стиль: «Прекраснейший из сынов крещеного царства мой светлый братик Сергей Есенин взят в санитарное войско с причислением к поезду № 143.
В настоящее время ему, Есенину, грозит отправка на бранное поле к передовым окопам. Ближайшее начальство советует Есенину хлопотать о том, чтобы его немедленно потребовали в вышеозначенный поезд. Иначе отправка к окопам неустранима. Умоляю тебя, милостивый, ради родимой песни и червонного великорусского слова похлопотать о вызове Есенина в поезд - вскорости.
В желании тебе здравия душевного и телесного остаюсь о песенном брате молельник Николай сын Алексеев Клюев».

Наконец, подтвердилось: Есенина призвали в санитары «царского» поезда. Служба полковника Ломана располагалась в удивительном месте – в Феодоровском городке на окраине Царского Села.

Этот сказочный городок построили в русском стиле, по проекту архитекторе Кречинского, к 300-летию династии Романовых. В 1915-м году его терема и храмы были новенькими, ещё пахли известью, тёсом и красками. Есенин прибыл туда 20 апреля (как видите, приказы исполнялись без спешки, с отсрочками). Ломан сразу же проявил радушие и уважение к поэту. Даже в автобиографии Есенин не забыл о Ломане – к тому времени расстрелянном: «При некотором покровительстве полковника Ломана, адъютанта императрицы, был представлен ко многим льготам».

В первые дни поэта не отягощали служебными поручениями – но пришло время и проездиться по России в больнице на колёсах, пропахшей лекарствами и смертью. Таков был "Полевой царскосельский военно-санитарный поезд № 143 Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны".

"Военно-санитарный поезд состоял из двадцати одного пульмановского вагона. Он был необычайно комфортабелен: синие вагоны с белыми крышами выглядели очень нарядно. Правда, после налета австрийской авиации крыши были перекрашены в защитный цвет", - свидетельствует сын полковника Ломана, замечательный мемуарист, крестник императрицы. Он выжил в революционную бурю, навсегда сохранил любовь к Есенину и даже приноровился к советской власти.

Итак, Есенин приказом по поезду назначен санитаром в шестой вагон. Работа изматывающая. Нужно было следить за чистотой, переносить тяжелораненых и больных, ухаживать за ними, получать и распределять пищу... Однако Есенина берегли, не слишком загружали работой. К нему установилось особое отношение.

Первая поездка Есенина к линии фронта в составе поезда № 143 началась 27 апреля 1916 года. Долгий путь, первое столкновение с кровавой прифронтовой реальностью... Сохранились приказы по поезду, сведения о маршруте: Царское Село - Петроград - Москва - Белгород - Мелитополь - Полтава - Киев - Ровно - Шепетовка, и снова Гомель - Орша - Петроград - Царское Село.

Есенин запомнил стоянку в цветущем весеннем Киеве. Санитары посетили Киево-Печерскую лавру, отстояли всенощную. Ломан вообще стремился приобщить молодых людей к вере – и Есенин перебирал в памяти полузабытые молитвы.

В санитарном поезде рязанский мальчишка увидел всю Россию, вплоть до морских далей. Вместе с санитарами и ранеными горемыками он побывает и в Крыму. Увидит море.

Но главное – это не колокольный звон, не южные красоты, не берега Днепра, воспетые любимым Гоголем.

Поэт впервые увидел предсмертные страдания, кровь, мужество и трусость, увидел смерть. Эти картины перевернут его сознание: он и писать отныне станет по-новому. Не по-клюевски, а по-есенински резко.

До середины лета он жил на колёсах, а потом Ломан посчитал за благо видеть поэта ежедневно с тайным желанием представить поэта императрице... С июля началась служба Есенина в Феодоровском городке – в канцелярии и лазарете. Здесь его навещали друзья, здесь Ломан приобщал его к светской жизни и баловал деликатесами – вплоть до недурных вин.

А 22 июля 1916 года состоялось легендарное выступление Есенина перед двумя императрицами и другими членами царской семьи. Легендарное – потому что сведения о нём разноречивы. Но знают об этой встрече едва ли не все знатоки поэзии Есенина – особенно после красочного (и не во всём правдоподобного) биографического телесериала о поэте.

То был день тезоименитства вдовствующей императрицы-матери Марии Фёдоровны, которой Есенин уже был представлен стараниями неутомимого Ломана. На празднике присутствовала и императрица Александра Фёдоровна с дочерьми. Патриотически настроенный полковник выдержал программу в русском стиле: ансамбль балалаечников под управлением Василия Андреева и Есенин, который не только читал стихи, но и вёл концерт. Все были одеты в народном стиле и говорить старались велеречиво, как в былинах.

Есенин преподнёс Александре Фёдоровне специальный экземпляр первой книги поэта – «Радуницы». Вторым даром было стихотворение «Царевнам», написанное золотой славянской вязью в богато оформленном «адресе».

Стихотворение вроде бы не самое яркое, но таинственное:

В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Березки белые горят в своих вещах,
Приветствует мой стих младых Царевен
И кротость юную в их ласковых сердцах
Где тени бледные и горестные муки,
Они тому, кто шел страдать за нас,
Протягивают Царственные руки,
Благословляя их к грядущей жизни час.
На ложе белом, в ярком блеске света,
Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть…
И вздрагивают стены лазарета
От жалости, что им сжимает грудь.
Все ближе тянет их рукой неодолимой
Туда, где скорбь кладет печать на лбу.
О, помолись, святая Магдалина,
За их судьбу.

Концерт царственным дамам пришёлся по душе.

Полковник Ломан сиял, он даже написал специальное прошение на «высочайшее имя» Александры Федоровны с просьбой о поощрительном подарке поэту. И даже наметил подарок – золотые часы «Павел Буре» с цепочкой и с изображением двуглавого орла. Вскоре после вечера в реестре Ломана Есенин значился уже не санитаром, а писателем.

А часы прислали осенью, но Есенину они не достались... То была последняя осень империи. Ломан получил часы передал их поэту, но Есенин отдал их на сохранение полковнику – на время. А потом – февральская революция. И при обыске часы нашли в сейфе Ломана. Представители новых властей хотели вернуть часы Есенину – но найти его было сложно. У недавнего санитара началась бурная, скитальческая жизнь. «Вернуть их не представилось возможным за необнаружением местожительства Есенина», - сказано в докладной записке. Но всё это было в другой жизни – после революции. А летом 1916-го Петроград быстро узнал о «падении» Есенина.

Вольнолюбивый поэт продался, унизился перед императрицей, стал «развлекать» семью тирана, - так трактовали царскосельскую встречу недруги и даже недавние друзья Есенина.

Литературный мир, по большей части, агрессивно относился к любым проявлениям уважения к монарху и его семье. Таким был устоявшийся климат в столицах во время войны – по крайней мере, с середины 1915 года.

Возмущению либеральной общественности не было предела. Есенина даже вторым Распутиным называли – видели его ряженым мужиком при государыне.

В автобиографии Есенин не мог умолчать об этом событии – слишком известном. Он написал уклончиво: «По просьбе Ломана однажды читал стихи Императрице. Она после прочтения моих стихов сказала, что стихи мои красивые, но очень грустные, Я ответил ей, что такова вся Россия. Ссылался на бедность, климат и проч.». Из стихов, которые Есенин читал в тот день, самое грустное – это «Русь», маленькая поэма, в которой прямо говорится о страданиях народа, не только в годы войны. Пожалуй, это лучшее стихотворение Есенина той поры – написанное в самом начале войны, оно, несомненно, перекликалось с тяжкими впечатлениями санитарного поезда.

По селу до высокой околицы
Провожал их огулом народ…
Вот где, Русь, твои добрые молодцы,
Вся опора в годину невзгод.

Это о крестьянах, уходивших в солдаты.

Есенин уже готовил к печати новый сборник – «Голубень». И, по некоторым свидетельствам, намеревался посвятить его императрице. Он понимал, что такой шаг закрыл бы для него двери издательств – но склонялся к «союзу» с царской семьёй. Правда, после февральских событий 1917-го об этом Есенин не вспоминал. При этом от просьб Ломана написать стихи во славу монарха и сражающейся армии и Есенин, и Клюев дипломатично отмахивались.

О более поздних событиях в автобиографии Есенин повествует так: «Революция застала меня на фронте в одном из дисциплинарных батальонов, куда я угодил за то, что отказался написать стихи в честь царя». Это, скорее всего, художественный вымысел. Дисциплинарные наказания Есенин получал – за опоздания после увольнений. Но незадолго до отречения Николая II Ломан намеревался послать его... в Могилёв, к императору – чтобы поэт увидел царя во всём героическом великолепии похода. Но дисциплина в армии к тому времени расшаталась, и Есенин сумел уклониться от этой поездки. Так что свидетелем февральской революции он стал в непосредственной близости от её главных героев – столичных политиков.

При Временном правительстве Есенина направили в школу прапорщиков, но тут уж он действительно дезертировал, окончательно порвал со службой: "В революцию покинул самовольно армию Керенского и, проживая дезертиром, работал с эсерами не как партийный, а как поэт...". Этот тезис автобиографии близок к истине, как и запоминающиеся строки «Анны Снегиной» про первого в стране дезертира:

Свобода взметнулась неистово.

И в розово-смрадном огне

Тогда над страною калифствовал

Керенский на белом коне.

Война "до конца", "до победы".

И ту же сермяжную рать

Прохвосты и дармоеды

Сгоняли на фронт умирать.

Но все же не взял я шпагу...

Под грохот и рев мортир

Другую явил я отвагу -

Был первый в стране дезертир.

Правда, перед этим Есенин немного усложнил судьбу своего лирического героя:

Война мне всю душу изъела.

За чей-то чужой интерес

Стрелял я в мне близкое тело

И грудью на брата лез.

Я понял, что я - игрушка,

В тылу же купцы да знать,

И, твердо простившись с пушками,

Решил лишь в стихах воевать.

Я бросил мою винтовку,

Купил себе "липу", и вот

С такою-то подготовкой

Я встретил 17-ый год.

Стрелять в ту войну ему вряд ли довелось. Но настроение последних двух лет войны здесь схвачено. О войне до победного конца Есенин и не мечтал. Какой он видел послевоенную Россию?

Понимал ли, что ослабленная, лишённая армии страна подпасть под власть немцев, да и поляков?

Политическим символом веры Есенина в те дни была революция с крестьянским уклоном. По-видимому – нечто вроде левоэсеровской стратегии.

О войне Есенин вспоминал часто – во многих стихах и поэмах. Но это были краткие экскурсы в прошлое. Героический эпос его не интересовал: военные события он воспринимал всё-таки тыловыми глазами. Но война проявилась и в его судьбе, и в судьбе народа.

Военный опыт пронизывает многие стихи и поэму о России, о Руси. Конечно, военную тему заглушила другая музыка: революции, Гражданская война, разруха, нэповский разгул... И всё-таки «Анна Снегина» начинается с непарадных воспоминаний о Великой войне, в которой поэту довелось поучаствовать. Такое не забывается.

Специально для Столетия